— Вы не знаете, он вернулся?

— Вам это могут сказать на «Фрэнч Лайн»…

— Я уже там был…

— Наверное, они не догадались просмотреть списки пассажиров?

Бармен оказался прав. В списках значилось имя Марешаля — тринадцать месяцев назад он плыл на борту того же «Арамиса» в каюте второго класса. Но никаких сведений о его возвращении не нашлось.

— Он мог поплыть дальше, в Австралию, или вернуться в Сан-Франциско на борту английского судна. Оно ходит раз в шесть недель из Фриско в Сидней с остановкой в Папеэте…

У Оуэна уже не оставалось времени продолжать розыски, так как он узнал, что «Арамис» на следующий день приходит в Панаму, и он заказал себе билет.

— Кого я вижу? Добрый день, майор…

Веселый, слегка хриплый голос. Оуэн его сразу же узнал — вчерашний врач шел ему навстречу, протягивая руку, еще какие-то люди здоровались с ним.

— Вы не знакомы… Перно, Мак… Позвольте вам представить майора… Майора… Уэнса?

— Оуэн…

— Да, да, майор Оуэн, потрясающий малый.

Он представил остальных: адвокат, антиквар, аптекарь, еще несколько человек, чьи профессии он не уточнял. Доктор, которого звали Бенедикт, в полдень выглядел так же неряшливо, как и в три часа ночи — расстегнутая рубаха открывала грудь, поросшую рыжими волосами, мокрые от пота, прилипшие к вискам пряди, плохо выбритые щеки. У него был большой живот, и казалось, что брюки вот-вот сползут ему на бедра.

— Я предсказал майору, что если он задержится здесь хотя бы на месяц, то вообще не уедет отсюда… А вы как считаете? Кстати, у нас пополнение — еще один радист. Несколько месяцев назад третий помощник капитана с английского судна остался на берегу, через несколько дней его разыскали — он обосновался на полуострове…

Бенедикт оживился, лицо его раскраснелось, глаза, слегка навыкате, увлажнились. Он производил впечатление весельчака, но, вглядевшись повнимательнее, можно было понять, что его оживление — напускное. Иногда, например, когда Оуэн смотрел на него в упор, доктор, словно испытывая неловкость, отводил глаза.

Оуэн и доктор чем-то походили друг на друга: одного возраста, одинакового сложения. У обоих — загорелые лица и светлые глаза.

А может быть, если бы Оуэн перестал себя контролировать, он бы превратился в такого же доктора?

«Да, это Оуэн, проживший год на Таити», — подумал он с горечью.

— Сейчас я вам расскажу что-то занятное… Вы видели инспектора по колониям?.. На первый взгляд не скажешь, что он шутник, верно?.. Мне, например, он напоминает Дон-Кихота… Высокий, сумрачный… Однако наш горячо любимый губернатор пытается сейчас повторить то же, что ему удалось провернуть два года назад в министерстве колоний… Вместо того чтобы поселить инспектора во Дворце правительства, он устроил его в красивой вилле. Вы все ее знаете… Да, да, напротив того заведения, где живут дамы… А Коломбани, начальнику канцелярии, вменили в обязанность исполнять малейшие прихоти господина инспектора.

Для них эти подробности имели какой-то особый смысл, недоступный Оуэну и вызывавший у них приступы смеха.

— Мы вам объясним, майор… Вы пока не в курсе… Еще немного, и вы станете своим на Таити…

Ему пришлось несколько раз выпить с ними. Затем он отправился обедать к себе в отель. Альфред Мужен еще не вернулся, и он поднялся отдохнуть у себя в номере.

Он задремал, и его не покидали неприятные ощущения, напоминавшие о ночном сне. Сейчас это уже походило не на сон, а скорее на недомогание.

Сначала он испытал какое-то новое для себя чувство — смутную тоску при мысли о том, что находится так далеко от дома, это он-то, путешествовавший всю свою жизнь, изъездивший все континенты… Таити расположен не дальше от Лондона, чем Бомбей, Калькутта, Шанхай, но однако ему казалось, что теперь он никогда больше не увидит Трафальгар-сквер.

Он был на острове всего сутки, но уже пресытился всем, что его окружало. Темная зелень с вкрапленными в нее огромными яркими цветами, красноватая почва, вода лагуны цвета опала, запахи, звуки — все это обволакивало его, как густая, теплая масса, в которой он увязал.

Он вспоминал слова доктора, обрывки фраз, взгляды. Особенно взгляды. Ведь Бенедикт не был таким простаком, каким хотел казаться. Порою его взгляд становился проницательным — взгляд врача, ставящего диагноз.

Наверное, он уже вынес приговор и майору.

«Созрел ли он?» — спрашивал его взгляд.

Он видел многих других, сошедших на берег, — тоже в безупречных костюмах, тоже с уверенной поступью, — а что стало с этими людьми? Их постигла та же участь, что и самого доктора.

Но к Оуэну это не имело отношения. Ему было нечего делать на Таити. Он здесь проездом. Точнее, ему предстояло выполнить небольшое дело. Все уже было бы позади, не приди Ренэ Марешалю идиотская мысль прогуляться на шхуне по архипелагу.

А потом Лондон. Навсегда. Он соскучился по Лондону, разумеется, по площади Пикадилли, по Трафальгар-сквер, по двухэтажным автобусам, по ресторанчикам в Сохо, по клубам с мягкими кожаными креслами, куда можно погрузиться и просидеть так по многу часов подряд, читая «Таймс», с сигарой в зубах, со стаканом виски на расстоянии вытянутой руки.

Лондон и изредка Лазурный берег, когда желтый туман становится слишком плотным.

Он машинально прислушивался к шуму отеля, города… Через несколько дней каждый из этих звуков будет ему понятен. Для чего? Ему это было не нужно.

Допустим, он ждет Ренэ Марешаля. Впрочем, как бы то ни было, никаких кораблей нет, и иначе действовать он не может. Они сели бы на борт «Арамиса», когда тот придет с Новых Гебридских островов с очередной порцией чиновников, жандармов, учителей и миссионеров.

В дверь постучали. Он вздрогнул. Ему показалось, что он вернулся откуда-то издалека. А может быть, он действительно спал?

— Что такое?

— Вас к телефону…

Разумеется, в номерах телефонов не было. Ему пришлось одеться, причесаться. Ему показали, где стоит телефон — возле щитка с ключами на стойке.

— Алло… Это вы, сэр?

Голос Мак-Лина.

— Вас по-прежнему интересует радист?

— А в чем дело?

— Я знаю, где он… С молодой особой… Оказалось, что это молодая, хорошенькая женщина… Если вы днем зайдете ко мне, я расскажу вам подробности.

Он поднялся к себе в номер, чтобы завершить туалет, и снова испытал то же неприятное ощущение — когда знаешь, что совершаешь промах, но не можешь ничего изменить.

Позднее он остановил машину напротив «Английского бара». Кругом затишье. В баре — ни души, только старый жокей сидел на стуле позади стойки, где он дремал вот так часами и откуда выскакивал при виде клиентов, как чертик из