– Серж, ты…

– Я, я, натюрлихь. И будь добр, впредь не зуди и не читай мне нравоучений, ага? Велено ассимилироваться, я и стараюсь, как могу. Между прочим, куда успешнее тебя. Мне всего двадцать пять, а уже барон. Глядишь, скоро в графья с князьями пролезу. Королеву вон сперва куртуазно поимел, а потом спас от лютой участи. Почему не поразвлечься малость на досуге, благо есть возможность? Я ведь не подучиваю здешних алхимиков состряпать порох и не нашептываю Ричарду, какую новую глупость сделать. Ты вспомни, мы ведь так досконально и не выяснили, тот это XII век, который мы изучали в своем времени, или теперь уже совершенно другой!

Самое обидное, что самонадеянные рассуждения Казакова вполне могли лежать недалеко от истины. Карьерные успехи русского вызывали у мессира Райхерта плохо скрываемую зависть. Похоже, Серж был из числа прирожденных лидеров и любимчиков удачи, а он, Гунтер из Райхерта – всего лишь добросовестным исполнителем, напрочь лишенным предприимчивости. У германца имелся неплохой шанс проявить себя по время осады Мессины и вылазки через подземный ход, но, как честно признавал Гунтер, он не сумел использовать эту возможность.

Ближе к середине декабря Исаак Комнин и его небольшое войско объявились в Никосии, крупном торговом городе в центре острова. Пробыли они там один-единственный день, пополнив запасы и перепугав жителей, после чего улизнули в какой-то из близрасположенных горных замков. В какой именно, доселе оставалось невыясненным.

Получив донесение, неутомимый Ричард Львиное Сердце кинулся следом.

Мессир фон Райхерт в кои веки решил присоединиться к небольшой армии Ричарда, вышедшей из Лимассола в Никосию. Довольно быстро ему удалось сыскать и подходящую компанию попутчиков. Формально бывший обер-лейтенант приносил оммаж шотландскому принцу, став подданным маленького государства в составе Британии. У шевалье Райхерта даже дарованный свыше герб имелся, серебряный ворон в лазоревом поле. В минуты душевного расстройства Гунтер находил, что полученный герб весьма символичен. Белая ворона в любом веке остается белой вороной.

К сдержанному неудовольствию германца, безвылазно околачивавшийся в Лимассоле Казаков тоже возжелал походной романтики. В отличие от фон Райхерта, русский и его новый приятель де Борн отправились в недалекое путешествие со всеми возможными удобствами – в поместительном фургоне королевского обоза. Жизнерадостная парочка умудрилась еще и приятельниц с собой прихватить, лимассольских куртизанок. Чтоб не скучать в дороге, надо полагать.

15 – 20 декабря.

Никосия и окрестности.

Для простодушных и буйных нравом подданных Эдварда Шотландского война стала прекрасной возможностью совершать подвиги, а затем многословно и красочно бахвалиться ими друг перед другом. Заодно кельты не упускали случая разжиться трофеями (захватив оные в честном бою, выменяв или просто стянув), подпалить что-нибудь и устроить добрую тризну в честь достигнутой победы. Если же одержать победу не удавалось, гулянка была призвана подсластить горечь поражения и послужить подъему боевого духа в следующем сражении.

В общем, доблестные шотландские воины ничем не отличались от прочих рыцарственных собратьев по оружию. Разве что управляющий Никосии их единственных из всей армии Ричарда вежливо попросил удалиться из города и подыскать место для лагеря где-нибудь неподалеку. Иначе, мол, добрые горожане пугаются, думая, что Никосию захватили язычники-варвары. У одной почтенной матроны, пребывавшей на сносях и вечером столкнувшейся в переулке с тремя отважными крестоносцами, случился выкидыш. А из десяти городских трактиров уцелели только три, самых захудалых и расположенных на окраине.

Шумно возмущавшиеся скотты не рискнули возражать собственному правителю, принцу Эдварду, собрали невеликий скарб и перебрались за городские стены. Там они привычно растянули несколько десятков холщовых палаток, сколотили и расставили под навесами деревянные столы, соорудили коновязь, на чем сочли устройство бивака завершенным. По исконной горской неприхотливости в большем они и не нуждались.

К навязавшемуся в соратники германцу уроженцы королевства Шотландского относились с дружелюбной снисходительностью. Охотно приглашали за общий стол – отчего Гунтер изрядно сократил свои расходы на пропитание – делились свежими новостями и зазывали наведаться как-нибудь в дареный Мелвих.

– Ребята шумные, но компанейские, – высказался Казаков, заявившись как-то проведать германца. – Смахивают на ораву поклонников экстремального вида спорта. Альпинистов там, парашютистов или напрочь свихнувшихся автогонщиков. Только у них увлечение – война и пьянки. Я на них Берти натравлю. Мы как раз новую балладу состряпали. Невыносимо мра-ачную и готишную. Им наверняка понравится.

– Вы что, уже и баллады вместе сочиняете? – устало поразился мессир фон Райхерт. Тому, что Бертран де Борн превратился в устах русского в «Берти», он не удивился. Серж обожал сокращать вычурные имена своих знакомцев. В особенности от него досталось Плантагенету, ибо Казаков в приватных беседах не величал английского короля иначе, чем Полоумный Рыцарь Дикки. Трепет перед вышестоящими и историческими личностями в нем отсутствовал начисто.

– Угу, – хмыкнул Серж. – При всем таланте Берти недостает полета фантазии и свеженьких идей. Знаешь, возникает до чертиков интересный эффект, если переложить песни моего времени на здешнее наречие и здешние понятия. С аналогиями, правда, тяжко, но ничего – выкручиваемся.

Представив возможный итог эдакого совместного «творчества», Гунтер тихо ужаснулся. Как показало будущее, германец был абсолютно прав.

Исполненная мессиром де Борном сирвента на первый взгляд ничем не отличалась от избитых средневековых сюжетов. Отважный рыцарь собирается в поход на дракона и храбро преследует мерзкую тварь. Все бы ничего, кабы не последний куплет, где выясняется, что рыцарь и дракон есть одно существо, пр оклятое и обреченное столетиями гоняться за собственным хвостом.

В наступившей тишине стукнула о дощатый стол чья-то с силой поставленная кружка. Тихо сидевший в уголке импровизированного трактира отче Лабрайд кротко заметил, что не берется судить светское искусство, однако ж мессиру Бертрану лучше впредь воздерживаться от сложения и исполнения подобных песен. Так сказать, во избежание. Де Борн обиделся на такое непризнание своего таланта, Казаков же легкомысленно махнул рукой: не беда, завтра сочиним новую.

Мессир фон Райхерт, приговоривший уже пятую не то шестую кружку слабенького местного пойла, был склонен относиться к миру дружелюбно. Как убедительно доказала практика, обильные ежевечерние возлияния были единственным средством примирить обер-лейтенанта с окружающей реальностью. К третьему кувшину Гунтеру становилось все равно, в каком веке он пребывает. Барон Мелвих почти искренне хохотал над россказнями собутыльников, пусть и понимал в них одно слово из пяти.

Пребывая в легкой прострации, германец не сразу сообразил, что напротив него за стол грузно плюхнулись былой сюзерен и повелитель, сэр Мишель де Фармер из герцогства Нормандского. Мишель был уставшим, злым и голодным, аки волк. Здоровенная свиная нога на деревянном блюде перед ним исчезала с невероятной быстротой, под аккомпанемент хруста костей и торопливого чавканья. Жуя, сэр рыцарь королевской свиты умудрялся отвечать на расспросы потянувшихся к их столу кельтов – тем позарез не терпелось узнать последние новости.