На это пылкое послание Бембо ответил следующим четверостишием:

В конце июня — месяца Юноны, богини семьи, — Лукреция велела отчеканить медаль, где заказала выгравировать огонь и изречение Платона, предложенное Бембо: «Est animum», что означает: «Только лишь душа подобна огню, рожденному из золота, которое ее пожирает». Чтобы поблагодарить за выбор этого высказывания, она посылает ему прядь волос и в ответ получает следующую записку: «Я в восторге от того, что каждый день вы находите новый способ разжечь мою страсть, как вы это сделали сегодня, прислав мне то, что еще недавно украшало ваше чело». Девять писем Лукреции — два по-испански, семь по-итальянски — хранятся сегодня вместе с той самой прядью в библиотеке Милана. А Байрон, восхитившийся ее волосами, «самыми прекрасными и самыми светлыми, какие только можно представить», ухитрился часть их стащить.

Бембо считал, что ему нечего опасаться страсти, однако и он попал «в сети той, что соединила в себе великолепие неба и земли»6. Они стали еще более осмотрительными. Отныне письма Бембо были адресованы Лизабетте, придворной даме, которая передавала их герцогине. Под посланиями Лукреции, написанными по-испански или по-итальянски, стояло условленное «F.F.».

Лукреция вскоре засвидетельствовала поэту глубину своих чувств вовсе не в письмах. Несколькими днями ранее он написал ей: «Я чувствую, что сгораю. Я весь в огне». Возможно, таким галантным способом он спрашивал, испытывала ли Carissima то же самое. Однако на Феррару обрушилась эпидемия чумы, количество погибших все возрастало. У Бембо, который жил в доме Эркуле Строцци, действительно начался такой сильный жар, что он слег; Лукреция с двумя служанками явилась во дворец Строцци. Втроем они устроились у изголовья Пьетро, слушая и ободряя больного, который, окруженный такими знаками внимания, заявил, что «счастлив страдать». На следующий день Бембо отправил герцогине следующую записку:

Целительное посещение, коим вы меня вчера почтили, чтобы подбодрить, прогнало слабость, обычно следующую за лихорадкой. Внезапно ко мне вернулись силы, словно я отведал божественного эликсира. К этому вы добавили приятные и нежные слова, полные любви и радости, и они вернули меня к жизни… Я целую эту руку, эту нежнейшую руку, какую когда-либо целовал мужчина; нет нужды говорить, что эта рука самая прекрасная, ибо ничего прекраснее Вашей Милости не могло появиться на свет7.

Еще не выздоровев окончательно, поэт вернулся в Остеллато. «Я уезжаю, о милая жизнь моя», — писал он. Несколько дней спустя Лукреция, супруг которой продолжал объезжать новые французские укрепления, поселилась неподалеку, в Меделане, вместе со своими шутами, собаками и дамами. Среди них была и Анджела Борджа, объект страстных ухаживаний сводного брата Альфонсо, незаконного сына герцога Эркуле. Эркуле Строцци, выполняя роль посредника, намеревался сделать так, чтобы достойно увенчать их любовь.

«Нельзя быть уверенным в завтрашнем дне», — написал в свое время Лоренцо Медичи. Понимавшие это Лукреция и Пьетро хотели как можно полнее прожить эти чудесные, неповторимые часы. В саду, пропитанном запахом эвкалиптов, лимонных и гранатовых деревьев, где солнечные лучи, проникая сквозь кроны деревьев, играли в воде фонтанов, казалось, что все настраивало на то, чтобы забыть обо всем, кроме надежды, наслаждения и признательности.

В эти дни влюбленный поэт писал:

Я страстно желаю только одного: вновь любоваться моей любимой половиной, без которой я не просто нечто несовершенное, я — ничто, она не просто часть меня, она — весь я, и так будет всегда. Именно в этом, по-моему, и заключается самое сладкое человеческое счастье, и я не смог бы найти ничего столь же драгоценного, если бы не решился потерять самого себя, чтобы провести остаток жизни с одним лишь желанием и одной лишь страстью, пылающей до тех пор, пока этого хотят любящие сердца, если только небесам будет угодна их воля8.

Лукреция преображалась. Ее тело до сих пор напоминало фигуры боттичеллиевских Венер, едва отмеченных женственностью, подобных девочкам-богородицам Кватроченто; теперь она, как это видно на гравюре с утраченной картины Тициана, обрела цветущие формы, очень ее изменившие.

Когда ее счастье достигло апогея, 5 августа она получила известие о смерти Хуана Борджа, кардинала-архиепископа Монреальского, племянника Александра VI. Последний с грустью заявил послу Венеции Антонио Джустанини: «Этот месяц будет неудачным для толстяков» (Каликст умер 6 августа, Сикст — 12-го). В Риме говорили, что когда солнце входит в созвездие Льва (Sol in leone), жара становится невыносимой, а близость болот порождает эпидемии. Вечером 5 августа Александр VI, Чезаре и несколько прелатов отправились ужинать за город к кардиналу Адриано де Корнето, в дом, окруженный топями, что было особенно опасно для здоровья. Нечем было дышать; папа и его свита, разгоряченные верховой ездой, выпили по кубку ледяного вина. Два дня спустя «все важные персоны были больны», сообщает оратор Светлейшей республики, которому Его Святейшество снова сказал в доверительной беседе: «Все эти смерти, что случаются каждый день, пугают нас и заставляют еще больше заботиться о нашей особе».

Бурхард, ватиканский церемониймейстер, сообщает в своем дневнике 12 августа: «В 10 часов вечера у главы Церкви проявились признаки лихорадки». Это случилось неделю спустя после ужина, устроенного кардиналом Корнето, который и сам заболел. Со своей стороны Джустиниани писал дожу, что Александр VI только что перенес кровопускание «от четырнадцати до шестнадцати унций, возможно, правильнее было бы сказать около десяти унций, но и это огромное количество крови для человека семидесяти трех лет»9. Лихорадка несколько спала, однако не исчезла вовсе. Бельтрандо Костабили отправил следующую депешу герцогу Эркуле Феррарскому:

Вчера утром мне сообщили, что папу стошнило, что у него жар и ему спустили девять унций крови. В течение дня Его Сиятельство принял нескольких кардиналов, которые играли в карты в то время, как он отдыхал. Ночью он спал хорошо, однако сегодня между шестью и семью часами вечера у него случился такой же приступ, как в субботу, и придворные отказываются давать сведения о его состоянии. Я употребил все возможности, чтобы разведать, что происходит, однако чем больше я упорствую, тем меньше узнаю. Медиков, аптекарей и цирюльников держат поблизости и не позволяют им уходить домой, из чего я могу заключить, что болезнь серьезна™.

17 августа Джустиниани писал в Венецию: «Лихорадка продолжает его мучить, и это становится опасным. Мне сообщили, что епископ Венозы сказал, что болезнь папы очень серьезна».

Наконец 18-го числа понтифик сел на своей кровати и в присутствии нескольких кардиналов прослушал мессу. Епископ Венозы вышел из комнаты со слезами на глазах и сообщил, что конец папы близок. На заходе солнца глава Церкви, Александр VI Борджа, отдал Богу душу.