— А что ты думаешь о нынешних литературных предпочтениях наших людей?

— Да ничего я не думаю. У нас мало читают, и с каждым годом будут читать все меньше и меньше. Быть начитанным не в моде. Люди заняты зарабатыванием денег, мечтать некогда и незачем. Ну а те, кто интересуется историей, часто читают всякую дрянь — какого-нибудь Гумилева, или, того хуже — Фоменко, или какое-нибудь фэнтези. Это, кстати, тоже показатель нынешнего времени, точнее — безвременья. Человеку хочется уйти от реальности. Так что только лет через двадцать у нас будет поколение, которому вновь захочется острых ощущений, — завершив свою мысль, Куприянов вновь попил чайку.

— Забавная теория. Только, Саня, боюсь, мы не дотянем. Уж больно быстро Россия вымирает и деградирует. Неужели ты думаешь, что нам позволят падать еще столько времени?

— А кто это нам может не позволить?

— Соседи, Китай, например.

Мирошкин решил выложить Куприянову свой прогноз на будущее — то, что он обдумывал давно, но пока не имел слушателей, которым бы это было интересно. Жена не в счет. И Куприянов поощрил его вопросом:

— Китай? И что ты думаешь про Китай?

— Не столько про Китай, сколько про Россию, Европу и Америку в целом. С нами, русскими, все понятно — любая большая империя рано или поздно разрушается и исчезает. России и осталось-то, может, несколько месяцев. Вон Лебедь победил на выборах в Красноярске, в соседней Хакассии его брат заправляет — вместе это одна пятая территории России, почти посередке. Вот возьмут и расколят нас на три части — как минимум. Все уже готово к распаду, губернаторы всякие «уральские» и «сибирские» соглашения заключают, торопятся. И ничего не изменишь… На вещи надо смотреть шире. Мне кажется, вся наша нынешняя цивилизация обречена. Заметил, скатываемся к большей простоте, примитивизму? Музыка становится примитивнее, одежда — оголеннее и проще, безвкуснее, живопись катится к чему-то пещерному. Где гениальные пейзажисты, портретисты? Один абстракционизм! Точно — как в пещере. Все ухудшается, деградирует. И происходят эти изменения от пресыщения и нас, и европейцев, и американцев. Наша цивилизация подходит к концу. Все идет по кругу! Рим — варвары, варвары — Рим. А в Европе, как в Риме, — пресыщение, разврат, паразитизм. И падение рождаемости. Я перестал верить в прогресс. Точнее, в бесконечность прогресса!

— Печально. И по-твоему, китайцы — это те варвары, которые нас всех накроют? — Куприянов улыбался, и Мирошкину было это неприятно, начинало раздражать. К тому же та горячность, с которой он произнес свою речь, не пошла Андрею Ивановичу на пользу — он вдруг ощутил какие-то неприятные потуги в желудке. Подумалось: «Газы, что ли?» Стараясь отвлечься от беспокоившего дискомфорта, он ответил Куприянову немного нервно:

— Да. Проглотят и не подавятся. Так что гибель России станет только одним из частных случаев надвигающейся глобальной драмы. Растворимся в потоке китайцев совсем и будем жить только на страницах учебников, как римляне и египтяне, или останемся в реальности, как курды и евреи до середины двадцатого века.

— Как ты интересно смотришь на нашу страну… «Частный случай» всего лишь, «курды», «евреи»… — Куприянов продолжал чему-то улыбаться.

— Ну, уж извини! В обществе «Память» я не состоял, — Мирошкин огляделся, желая определить, не слишком ли громко они говорят.

Буфет привычно гудел голосами. Никому до них не было дела. За соседним столиком худой, небритый студент в обтрепанном джемпере, одетом поверх клетчатой несвежей рубашки, веселил рассказами двух страшненьких девиц. Все трое громко смеялись. Андрей Иванович не видел, но был уверен — брюки и ботинки на парне такие же обтрепанные, как и свитер. «Сменяются поколения историков, а ничего не меняется, — подумал он, — ребята черти как одеты, девки убогие…»

— Ладно, ладно, к чему это ты начал мое почти детство вспоминать? — голос Куприянова звучал примиряюще, ему, видно, было интересно. — А что ты скажешь про американцев? Они-то далеко от Китая.

— И там тоже пресыщение. Вот я одно время смотрел много американского кино. В их фантастике обязательно присутствует образ разрушения существующего вокруг них мира. Неважно, из-за чего это разрушение происходит — от инопланетян, монстров или терминаторов. Они на подсознательном уровне мечтают увидеть то, чего мы боимся, поскольку в русской истории подобные катаклизмы происходили неоднократно. А варвары… В США все держится на рабочих с других континентов. Кроме того, в Америке есть негры. Чем не варвары, которых становится все больше и больше и которые размывают их цивилизацию изнутри? Необязательно разрушителями должны выступать внешние силы.

— Тебе не кажется, что судить о перспективах США по продукции Голливуда не совсем правильно?

— Мне кажется, это также верно, как и предрекать крушение СССР по опечатке в энциклопедии.

Мирошкин был доволен тем, что «уел» однокурсника. Даже желудок отпустило! Куприянов молчал. Губы его кривились в знакомой усмешке, взгляд уперся в грудь девицы в смелом наряде, которая сидела за столиком позади Мирошкина. Но Андрей видел — его собеседник смотрит сквозь девичью плоть куда-то вдаль. Наконец Куприянов заговорил:

— Нет, меня такой прогноз не устраивает. И я не верю в то, что Россия обречена.

— Верю — не верю. Это, извини, Саня, из другой оперы. Твой прогноз о том, что нынешний режим продержится еще двадцать, если не тридцать, лет вообще ни в какие ворота…

— А я и не говорил, что он продержится двадцать лет. Я сказал, что революции не стоит ждать раньше, чем в следующем поколении. И это самое раннее — можем ведь и лет на семьдесят зависнуть! Глобальная смута при смене поколений не всегда случается. Но это не значит, что все так у нас и будет, как сейчас, еще двадцать лет.

— Так! У нас сегодня вечер прогнозов! И что же с нами будет в ближайшее десятилетие? — Происходящее Мирошкина забавляло.

— Все как обычно. Произойдет вытеснение детей перестройки новым поколением. Ну, назовем этот процесс «контрреволюцией», — тон Куприянова был серьезен, он произнес эту фразу, будучи, как видно, абсолютно уверен в том, о чем говорит.

— И кто же осуществит эту «контрреволюцию»?

— Ты не торопишься?

— Нет, минут двадцать у меня еще есть точно, — сказав это, Андрей Иванович прислушался к организму, подумав: «Не погорячился ли?» Но нет, газы не давили.

— Ну, что же, если тебе интересно, я расскажу, что думаю по этому поводу. У меня есть примерно столько же времени.

Сказав это, Куприянов отодвинул пустой стаканчик, посмотрел на часы, висевшие над входом в буфет, потом перевел взгляд на девицу в черном платье. Мирошкин понял, что на этот раз его собеседник смотрит именно на девушку. Судя по всему, она также смотрела на него. Затем он опять посмотрел на часы и обратился к Андрею Ивановичу. По первым услышанным фразам тому показалось, что речь Куприянова не дебют, где-то и кому-то он уже все это говорил. Уж больно четко Саня начал излагать.