— Но это все так — на крайний случай. Я думаю, мы сумеем обойтись без такой экологической мобилизации. Начнутся восстановление промышленности, повторная индустриализация, и люди, получившие работу и надежду на будущее для своих детей, не будут требовать, чтобы их еще как-то идеологически развлекали. Так что, может быть, достаточно будет продолжать махать перед ними демократическими трехцветными тряпками.

— Ты сказал: «враги». Значит, репрессии при втором Сталине будут? — Этот вопрос Андрей Иванович задал почти спокойно, волнение в животе вдруг стихло — наверное, ненадолго. «Надо говорить, говорить, не молчать, может быть, совсем полегчает», — решил он.

— Неизбежно, как еще один способ мобилизации населения, — веско произнес Куприянов. — Надо удовлетворить желание людей увидеть на скамье подсудимых прорабов перестройки, политиков и дельцов периода приватизации. При этом осудить их будет несложно по чисто уголовным статьям. Кое-кому можно будет добавить и «политику». Ты, я думаю, со мной согласишься, у большинства россиян не возникнет сомнений в том, что Чубайс и ему подобные — американские шпионы?

— И ты думаешь, эти люди так легко сдадутся?

— Им ничего не остается делать. Как и болыневикам-ленинцам после крушения идеи мировой революции, демократам нечего предложить стране. Нынешнее время по развалу экономики и коррупции напоминает мне НЭП. Демократы так же разложились, как и большевики в 20-е. Помнишь, мы изучали письмо Бухарина к другу за границу, написанное после смерти Ленина? Как там: «все полюбили особняки», «жены носят бриллианты» и, главное, — «мы в пустыне и без вождя».

— И тебе будет не жалко этих людей вот так, просто, пустить под нож?

— Смеешься? Ты еще расскажи, как у нас принято говорить, что это все энергичные молодцы, «не усидевшие на печке». Мне тут в одной статье попалось любопытное сравнение. Во время блокады в Ленинграде были такие подлецы, которые за кусок хлеба выменивали у голодающих ценности, картины, вещи. Наверное, они тоже считали, что «не сидят на печке». Вон какие энергичные! Я согласен с автором, нынешние дельцы — такие же гады, как и те — блокадные суки. Так же все отняли у слабых и беззащитных.

— Я с тобой не спорю. Мне славословия в адрес этих… — Мирошкин пару секунд подбирал для этих определение, — отказавшихся от печного тепла, тоже надоели. Но ведь речь не только о них. При пересмотре итогов приватизации — ты ведь об этом говоришь? — пострадает куча людей ни в чем не повинных — клерки, охранники, юристы…

— И бандиты. А еще проститутки и официанты. Ладно, я не буду утрировать. Нет, и этих мне тоже не жаль. У всей этой обслуги — халдеев в широком смысле — какая психология? Крутись, и будешь получать! Так? Так! Но ведь есть еще и сферы некоммерческие — учителя, военные, врачи, ученые. Это мы с тобой, Андрюша! Их, то есть нас, куда девать, по мнению клерков-юристов? Мы обывателю не нужны. Лишние люди. Что же, всех некоммерческих уничтожать, что ли? Нет, клерки-юристы не столь кровожадны. Нас достаточно морить голодом. Обыватель жесток в отношении ученого и врача. Почему же мы должны быть гуманны в отношении обывателя? Мы нужнее нормальному государству! А отсюда следует, что ученый — союзник государства в деле уничтожения обывателя. И нам выбора не оставляют — государство должно уничтожать обывателя, чтобы прокормить ученого. Я тебе больше скажу! Для восстановления страны придется взять под контроль внешнюю торговлю, а всех челноков направить работать на вновь открывающиеся предприятия. Представляешь, какую они продукцию поначалу дадут?! Так, чтобы лучше работали, придется ввести репрессии за брак на производстве. Так тоже было и дало свои результаты. Так что пострадавших будет больше, чем ты думаешь! Надо же кому-то БАМ восстанавливать.

— Сколько же это народу?!

— Ну, и не очень много, с другой стороны! Я тут заинтересовался, сколько сидело при Сталине в лагерях? Оказалось, в тридцать седьмом — всего миллион двести тысяч человек.

— Всего?! — в голосе Мирошкина слышался сарказм.

— Да, всего! Из них, кстати, политических — несколько процентов! Так вот, сейчас в Российской Федерации сидит тоже миллион двести тысяч! То есть столько же. А мы и по численности населения, и по размерам территории меньше СССР. Так что при желании можно доказать, что и сейчас — репрессии. А вымирает у нас в год по миллиону! И кстати, только такие, как мы с тобой, сидим и ужасаемся! Миллион двести тысяч! Да наш народ сейчас готов к большему! Людям десять лет втолковывали — Сталин плохой, он сажал. И приводили фантастические цифры посаженных — десять миллионов, двадцать миллионов, тридцать миллионов. Наконец: все сидели! И что в результате? Сегодня обычный среднестатистический человек готов посадить и тридцать миллионов, если у него при этом будет стабильная работа, бесплатная медицина, а у его детей — бесплатное образование! А реально при Сталине по политическим делам было осуждено три с половиной миллиона…

— Значит, ты, Санечка, будешь служить новому Сталину?

— Буду. Как известно, свобода — это осознанная необходимость. Диалектика, Андрюша! То, о чем я говорю, мне кажется неизбежным. В дураках окажутся те, кто, как тогда, в начале века, ждал возвращения прежних порядков, эдакие новые «белогвардейцы». Они, как и белогвардейцы времен Гражданской войны, свою задачу выполнили. Удержали большевиков от крайностей, а то тех совсем неизвестно куда занесло бы с их мечтами о мировой революции. Знаешь, что сказал Врангель, покидая Крым, захваченный красными? Он сказал: «Я теперь спокоен за Россию, раз у нее есть такая армия». Вот так. Впрочем, это, возможно, миф. Я думаю, что те, кто был убит в октябре 1993 года, сыграли роль, подобную белогвардейцам — напугали и отрезвили «демократов». И в этом их высокая историческая миссия. И она уже выполнена. Большего не сделать. И мне не хочется быть таким же дураком, как белоэмигранты, прожившие на чемоданах в Париже десятки лет, ожидая падения большевиков. Режим не свалить. Прошло слишком много времени. Старого не воротишь. Дети, которые сейчас учатся в школе, уже не помнят прошлого. Это все равно, что в 1930-м грезить о 1913-м. Все! Поезд ушел. Надо приноравливаться, стараясь по максимуму помогать Сталину-Два. Пройдут еще несколько десятков лет, и, когда страна будет восстановлена, это будет сделано с сохранением лозунгов сегодняшней демократии, хотя демократии никакой не будет. И я буду восхвалять демократию нового образца. Ты не представляешь, как это тяжело — лет десять прожить без веры в настоящее и будущее, — в словах Куприянова чувствовалась горечь, — устал. Устал мечтать, что какие-нибудь идиоты, подобные Руцкому или Зюганову, придут к власти. Все заканчивается диктатурой и восстановлением. И в этом смысле я согласен с тобой — прогресс сомнителен.

— А что ты предлагаешь делать при той, новой власти таким, как я? — Мирошкин опять начинал «нервничать». Последние рассуждения Куприянова заставили Андрея Ивановича довольно долго сидеть молча, отсюда, как результат, его состояние ухудшилось.

— Ничего. Работать — заниматься наукой.

«Каменная жопа», — подумал про собеседника Мирошкин.

— Сомневаюсь, что в обществе, которое ты мне тут описал, это будет возможно. При таком идеологическом прессинге недолго и загреметь в места не столь отдаленные. Да ты сам вспомни историков времен Сталина — Тарле побывал в ссылке, Черепнин — в каменоломнях. А Греков — всю жизнь прожил в страхе, — это Андрей Иванович произнес уже вслух.