В пятнадцать лет это закончилось. Неудовлетворенность, чувство заброшенности и одиночества ушли, как пришли, – незаметно и, казалось, безвозвратно.

И вот теперь все вернулось – и не спешило уходить. На душу Лины спустилась густая тьма, от которой горчило во рту, трудно было дышать. Тьма наложила отпечаток на все, даже самые привычные, простые слова, которые говорила Лина: «до свидания», «я люблю тебя», «мне очень жаль».

Без Фрэнсиса мир для Лины совсем опустел. Подчас чувство одиночества достигало такой силы, что Лина, прогнувшись среди ночи, ощущала, что ей не только заплакать, ; просто дышать трудно. Она собиралась вскочить на велосипед, чтобы тотчас отправиться к Фрэнсису, но спохватывалась: к Фрэнсису больше нельзя поехать...

Лина не знала, что с собой делать: ничто ее больше не радовало. С каждым днем, с каждым часом, она все острее чувствовала свою вину в том, что так плохо разговаривала тогда с Фрэнсисом. Она хотела поделиться своей тоской и сожалением с матерью, но не знала, с чего начать, как подыскать нужные слова. Кроме того, Лина не знала, сможет ли мать ей помочь: та сама была убита горем.

А тут еще неожиданные слова Мадлен об отце.

Лина поморщилась и подобрала под себя ноги, продолжая все так же глядеть на серебристую гладь озера Юнион. Слева от Лины возвышались отвратительные ржавые трубы; от которых, получил свое название близлежащий парк: Парк Газового Завода.

Пошел легкий дождик, и поверхность воды стала не такой блестящей.

Стоило только Лине вспомнить день похорон, как кровь закипала у нее в жилах. Странно, что именно тогда мать решилась поговорить с Линой об ее таинственном отце.

Лина легла на бок и подтянула колени к подбородку. Щеку кололи сухие травинки, дождь мягко капал на лицо. Вода собиралась в прохладные струйки и потихоньку затекала за воротник.

Лина могла бы возненавидеть мать за то, что та столь не вовремя решила сообщить дочери такую новость. В некотором смысле так оно и было. Но дело было не в одной только ненависти. Все было намного сложнее и запутаннее. В душе у девушки смешались ненависть, раздражение, горечь и – что самое ужасное – надежда, которая никогда не покидала сердце Лины.

Лина неподвижно лежала на траве, пока вся ее одежда не промокла насквозь, а мокрые волосы не облепили лицо. Ей нужен Фрэнсис, чтобы все в ее жизни встало на свои места.

Но Фрэнсис ушел и больше никогда не вернется.

Кто же заменит его? Кто станет опорой для Лины: теперь, когда жизнь тянется перед ней сплошной черной полосой? Кто распахнет перед Линой дверь и с улыбкой скажет: «Ну, заходи, заходи, Лина-балерина...»

Отец.

Она подумала об этом загадочном человеке, который был ее отцом и о котором она мечтала много лет, которого так отчаянно ждала, в которого хотела верить. Никогда раньше ей не хотелось с такой силой, чтобы отец оказался рядом. Никогда, до этой минуты.

«Я хочу, Лина, чтобы он полюбил тебя. Хочу, чтобы он нуждался в тебе. Но только боюсь... Боюсь, что он разобьет твое сердце...»

Когда Лина услышала эти слова, она поняла, что мать права, наверное, он действительно может разбить сердце дочери. Ну и пусть, пора Лине расставаться со своими глупыми девчоночьими фантазиями. После того как умер Фрэнсис, Лина начала осознавать, что жизнь гораздо более мрачная и страшная, чем ей раньше казалось.

Потянув носом, Лина отерла лицо рукавом фланелевой куртки. Да, человек, называющийся ее отцом, вполне может сделать ей больно. Она понимала это.

Но ведь может случиться и наоборот – отец спасет ее от одиночества, поможет ей.

О, как бы Лине этого хотелось! Хотелось до дрожи внутри! Она была сейчас так одинока, вся материнская любовь оказывалась не в силах побороть это одиночество. Она хотела, чтобы отец раскрыл ей свои объятия, чтобы пригласил ее к себе домой, чтобы поговорил с ней о ее жизни, чтобы выслушал ее. Господи, хотя бы выслушал...

Потеряв Фрэнсиса, она могла надеяться только на отца. Она сделает все возможное, чтобы он полюбил ее. Она не будет воспринимать его как что-то само собой разумеющееся; так было с Фрэнсисом. С отцом она будет паинькой, станет все время показывать ему, как она его любит. Он еще страшно пожалеет о том, что столько времени прожил на свете без своей замечательной дочери.

Она обязательно так и сделает.

Потому что, если получится наоборот – если дочь ему и вправду не нужна, – Лина не была уверена, что сумеет выжить.

Энджелу вновь приснилось, будто он идет по лугу. На этот раз была зима, толстый слой искрящегося белого снега укрывал землю. Небо было ярко-синим.

Как глаза Фрэнсиса...

Внезапно он оказался в совершенно пустой церкви. Солнце освещало ее, проникая внутрь через огромное витражное окно: в снопах солнечных лучей плясали пылинки, на деревянном полу лежали разноцветные узоры от падавшего из окна света. Огромная статуя Девы Марии из белого мрамора смотрела, казалось, прямо на Энджела. Руки Богоматери бережно обнимали спеленутого младенца.

Медленно повернув голову, Энджел увидел несколько ребятишек, сгрудившихся возле открытой двери. Когда же он повернул голову обратно, оказалось, что церковь полна людей. Тут были родители с фотокамерами в руках: они вытягивали шеи, чтобы разглядеть своих чад.

Один за другим дети начали входить в церковь. Все они были одинаково одеты: девочки в белые платья с кружевными оборочками, мальчики в безукоризненно отутюженные штанишки и белые рубашечки; все дети были необычно аккуратно причесаны. Энджел почувствовал, что улыбается. Этот день он очень хорошо помнил...

Первым появился Фрэнсис, неуклюжий девятилетний мальчик в больших, не по его росту, брючках, которые при ходьбе издавали тихие шаркающие звуки. Маленький Энджел шел так близко за старшим братом, что, когда тот неожиданно остановился, налетел на него сзади. Не сдержавшись, Энджел рассмеялся, прежде чем сообразил, что в церкви это не полагается.

– Тсс, – зашипел Фрэнсис, резко обернувшись к младшему брату. Энджел как ни в чем не бывало широко улыбнулся.

– Извини, – сказал он, стараясь придать лицу серьезное выражение, и быстро заправил в штанишки белую рубашку.

Движение возобновилось, и дети, чередой пройдя мимо мест почетных гостей, остановились неподалеку от органа. Возникла небольшая заминка, потом они запели. Родители заулыбались, привставая на цыпочки и щелкая фотоаппаратами.

Энджел перешел поближе к брату. Фрэнсис стоял в самом центре группы – он был самым высоким в классе мальчиком, – выпрямив спину и смотря прямо перед собой. Фрэнсис пел чистым, высоким голосом, как поют только искренне верующие люди.

Энджел медленно опустил руку себе в карман и нащупал там лягушку – она была холодная и противная на ощупь. Осторожно, чтобы никто ничего не заметил, он извлек лягушку и тихонько положил ее на плечо Фрэнсису. Но в самой середине исполняемого Фрэнсисом соло лягушка вдруг подпрыгнула и опустилась прямо на голову Мэри Энн Маккалистер. Тут началось что-то совершенно невообразимое.