— Потрясающая галантность, — отвечает она с призвуком сарказма.

Я тоже сажусь в машину и трогаю с места. Серебристо-серый «вольво» идёт чуть впереди меня, между нами никого нет. Пожалуй, следует стукнуть его ещё разок. Посильнее, конечно.

Но на светофоре он проскальзывает на жёлтый, а я застреваю на красном. Он сворачивает вправо и пропадает из виду. Я с преувеличенной осторожностью колупаюсь в сторону музейного острова. Перед глазами встают картины, короткий замедленный фильм: ручка в воздухе, вот она входит в глаз, перо прорывает роговицу, радужку, в моих видениях линяло-синюю, глазное яблоко трескается, как перезрелая виноградина, изнутри выдавливается капля желеобразного содержимого, перо безжалостно продолжает ввинчиваться внутрь глазницы, раздирая всё и вся, проникает в серые волокна мозга и застревает в них; фонтаном бьёт кровь.

И кто теперь безглазый?

Объёмное зрение — единственное, что отличает человека от животных. Quod erat demonstrandum — что и требовалось доказать.

Фильм крутится раз за разом. Где я видел это? Часом, не в «Андалузском псе»?

Я перекраиваю фильм так, чтобы крупным планом видеть его лицо всё то время, пока перо ввинчивается в мозг, ослепляет его и отравляет ядовитыми, синими чернилами. Лицо — сплошной голый, первозданный страх, а рот разодран в немом крике (кино немое), эхом перекликающемся с картиной в кабинете Фруде Райса. Я еду уже подозрительно медленно.

И вдруг думаю о том, что лишился прекрасной ручки.

Эйнар Сюлте заливисто хохочет, когда я объясняю, отчего у меня кровяные корочки под носом и — как выясняется — кровавая роса на рубашке.

— Надеюсь, ты его проучил?

— Не сомневайся.

— Ротозейство, да?

— Да. Я засмотрелся на новые дома у Шёлюста, знаешь, на Каренслюст-аллее? Отвлёкся от дороги, можно сказать.

— Таких, как ты, опасно выпускать на дорогу, — говорит он.

Знал бы Сюлте, до какой степени он прав.

Признаться, я неотчётливо представляю себе, чем занят биржевой игрок. Предполагаю, он должен скупать иены, когда они дёшевы, и сбрасывать их, едва поднимутся в цене. Тоже профессия.

Очевидно, что Сюлте продал свои иены как раз когда следовало. Машина, облокотясь на которую он стоит, «ягуар» конца 1960-х, выглядит потрясающе, как и сам валютных дел мастер. Я знаю, что ему за пятьдесят, но смотрится он моложе лет на десять, ухожен и в завидной физической форме. Светлые, коротко стриженные волосы блестят, лицо бронзовеет загаром не по сезону, а зубы сияют хищной белизной. Мне приходит в голову, что он, видимо, сверстник моего врага-таксиста, но какая видимая разница с той озлобленной и мерзопакостной серятиной! Раздирающее роговицу острие пера, вытекающее, как желе, содержимое глаза, как будто прокололи спелую виноградину... Перо, застрявшее в клеточках мозга, во мраке бесцветных мыслей.

На Эйнаре Сюлте двубортный костюм в полоску тоньше волоса. В нашем кругу не носят ничего, что сидело бы менее элегантно, чем стандартный двубортный офисный костюм, вообще, на мой взгляд, годящийся только пузанам с избыточным весом, но на Сюлте вещь смотрится отменно. Кашемир с шерстью. Идеальные плечи. Костюмчик не иначе с Сэвил-роу.

— Зайдём? — спрашивает Сюлте.

Он шагает впереди меня по каменной лесенке к парадному входу. Дом, венчающий собой небольшую возвышенность с видом на Осло-фьорд — на весь залив, целиком, — выстроен из серого камня на рубеже веков. В германской основательной манере, когда стены очевидно толще необходимого. В нём два этажа с мансардой, но стены выдержат хоть четыре. По стилю ближе всего к «югенду», хотя фасад маловыразительный. Навес над шикарной наборной дверью покоится на двух дорических колоннах. Они выглядят несуразно пафосно и не то слишком низкие, не то чересчур высокие, не могу понять. Счастье всё-таки, что у меня есть Йэвер и Корсму.

Сюлте отпирает дверь.

— Построен для богатого судовладельца году в девятисотом? — спрашиваю я.

— В яблочко! — кивает он, смерив меня оценивающим взглядом. — Тысяча девятисотый год, и, насколько я знаю, первый хозяин был судовладельцем. Я отдал за дом девятнадцать миллионов. Тебе кажется, переплатил?

Сюлте не из тех, кто говорит о деньгах, потупив очи. Хоть меня и покоробила такая прямолинейность в столь приватном вопросе (каковым я считаю денежные обстоятельства), но по размышлении я вижу, каким удобством она может обернуться. Здесь не придётся ходить вокруг да около. А то терпения не хватает на манерничанье скромников, любыми способами ускользающих от обсуждения сметы. Рано или поздно это приходится сделать всё равно, но разговор выходит тягостный.

— Много? — переспрашиваю я, пытаясь нащупать выключатель. Темнота сгущается на глазах. Сюлте включает свет, и первое, что я вижу, — лестница как из фильма ужасов в готическом интерьере. — Да нет, место уникальное, дом солидный, не меньше четырёхсот метров, да?

— Почти пятьсот, насколько я помню. Без чердака.

— И вид потрясающий, хотя, боюсь, по вечерам солнца перед домом не будет.

— Будет на террасе, жена проверила.

Обогнув лестничную площадку, мы попадаем в анфиладу гостиных. Стены свежепобелены, мебели нет, поэтому комнаты кажутся огромными. Потолки метра четыре. Я начинаю прикидывать, в какую копеечку станет декор полутысячи метров, что Сюлте может себе позволить, что ему может нравиться... Выходит, в этом году мне можно будет ничего больше не делать. Да и в следующем заодно.

— Тут впору добираться из конца в конец на электрокаре для гольфа, — шучу я.

Внизу, за окнами, дурацки маленькими, на мой вкус, зажигается огнями город. И снег повалил.

Застрявшая в мозгу ручка. Только кончик торчит. Кровища.

Я думаю, что обстоятельства для убийства сложились на редкость идеально. Никто не знает, что мы в доме вдвоём. Никто не связывает меня с Сюлте. Его секретарша... да, это загвоздка. Хотя, если он не рассказал, что речь о доме, сами они не додумаются. Туре Мельхейм... но кто знает о его знакомстве с Сюлте и сможет выйти на некоего декоратора? Я ни к чему не прикасался и пальчиков не оставил.

Остаётся ещё вопрос, почему я убью Сюлте? Вряд ли у него при себе десятки миллионов, а его идеальный костюм будет мне маловат. Это обычный мысленный эксперимент, ничего больше. И не надо думать, что я постоянно заморочен на мыслях об убийстве. Просто интересно стало: неужели можно убить человека ручкой? Даже если воткнуть её на всю глубину и дёрнуть вверх? Не знаю, моих знаний по невропатологии не хватает.

Комнаты, все как на подбор представительского размера и очень впечатляющие, мелькают как раскрученная карусель. Эйнар Сюлте говорит о деньгах. Я шагаю впереди него по лестнице на второй этаж и думаю, что, если наверху притормозить, обернуться и толкнуть его, падая вниз, он, как я понимаю, переломит себе хребет.