— Именно так.

— Неформальной вплоть до пиццы и иногда пивка?

— Мы так всегда делаем, и отлично. Поверь, от этих встреч большая отдача.

Я тяжело вздыхаю, настолько тяжело, что ему это явственно слышно.

— Тебе это предложение случайно не кажется слегка наглым? — спрашиваю я.

— Мы не хотели тебя... — говорит он кротко.

— Не хотели? Так не скажешь. По-моему, дело обстоит следующим образом: я предложил фабрике оригинальный, престижный проект, а в ответ получил: «Ваши затеи нам ни к чему, но, может, хотите покушать пиццы? Иногда с пивком?» Я его вообще не пью, чтоб ты знал.

— Для работы в группе необязательно пить пиво, — считает Аслаксен.

— И где вы заказываете свои квадратные пиццы? — уточняю я.

— Кто сказал, что они квадратные?

— А коробки?

— Ну да... я не совсем тебя понимаю. Но мы не заставляем тебя работать в группе. Не хочешь — ничего страшного.

— Можешь не сомневаться, я безусловно не хочу. Но я считаю, что за твоим предложением стоит возмутительно непорядочная манера ведения дел. Сколько дизайнеров перебывало на этих посиделках, у скольких вы украли идеи, расплатившись холодной пиццей и горсткой медяков?

— Люнде, я лично не вижу смысла в дальнейшем обсуждении, но несколько дизайнеров из группы, обкатав там свои наработки, получили весьма солидные заказы от «ANK». Мы никого не обманываем. Значит, нет?

— Нет.

— Найдутся другие, — отвечает Аслаксен.

— Ещё сколько, — поддакиваю я. — Вокруг толпы бесталанных идиотов со справками, что все они «дизайнеры»; они будут на седьмом небе, если их позовут покушать пиццу вместе с бригадой плотников в двубортных костюмах и с «ролексами» на запястье. Вопрос в том, насколько результаты их совместного труда могут называться дизайном. Судя по вашим каталогам, этого не скажешь.

— Хорошо, — говорит Аслаксен. — Думай как хочешь. Сожалею, что в этот раз сотрудничество не состоялось.

— Сомневаюсь, чтоб оно состоялось в другой раз, — отвечаю я, а сам чувствую, что, хотя беседа, очевидно, идёт к концу, я ещё успею нанести удар, отомстить этой кучке толстожопых идиотов. Я не выношу, когда мне отказывают. Я вижу в этом выпад против меня лично. Хотя, если так подумать, без личностей не обошлось, отвергли меня небось ещё и потому, что я так опозорился с компьютером во время презентации. Это несправедливо. Меня обуревает жгучая ненависть к Аслаксену, его подельникам и унижению, которому они меня подвергли. Всё из-за испарины. У человека с потным лбом никто ничего не покупает.

Он перешёл к деньгам.

— Мы согласны сполна заплатить тебе за работу, включая рисунки, презентацию и дорисовки. Пятьдесят тысяч крон нормально?

Ещё более затянутая пауза. Я слышу, как жир съеденного за завтраком капает с крутящейся, как гриль, извилины в голове. Я думаю об Йэвере, Эйнаре Сюлте, потом Сильвии. Разрушить до основания.

— Я работал не для денег, — отвечаю я наконец.

— Ладно, давай так. Пришли мне счёт на шестьдесят тысяч. Я понимаю, ты разочарован, но больше ничем помочь не могу. Шестьдесят тысяч это совсем недурно, а?

— Давай иначе: засунь себе счёт в жопу, от геморроя помогает, — отвечаю я.

И медленным, исполненным достоинства движением кладу трубку, в которой булькает голос Аслаксена. Полный боли и обиды. Ласкает мне слух.

По вине Аслаксена я задавил зверька. По пути в Виндерен, к дому Йэвера, всё ещё кипя от унижения и изыскивая задним числом гораздо более убийственные формулировки ответа, я отвлекаюсь от дороги. Опять.

На этот раз последствия трагические. Зверей я люблю. Они никогда не делали мне ничего плохого.

Вылезая из машины, чтобы оценить размеры несчастья, как я уже понимаю, фатального, я признаюсь себе, что беднягу убила моя любовь.

Я пытаюсь вызвать такси. Мне надо на встречу, а садиться за руль не тянет. Одиннадцать часов утра, но меня просят подождать: линия перегружена. Теперь, когда коммутаторы оснастили высокоэффективными цифровыми системами, другого ответа не услышишь. Сообщал ли вам хоть раз автосекретарь, что в настоящий момент линия загружена нормально? Как можно было бы ожидать в одиннадцать утра в будний день, когда на улице даже снегопада нет.

Вступительные трели флейты пана уже отзвучали. Я с нетерпением жду основной мелодии. Даю голову на отсечение, будет из «Охотника на оленей».

«...линия перегружена. Пожалуйста, ждите ответа».

И прорезывается мелодия. В исполнении флейты пана. Аранжированная в протяжные сентиментальные рулады с придыханием. Я не сразу опознаю её, но постепенно звуки складываются в напев, который долбит в темечко, как капель в китайской пытке, — это «I Will Always Love You».

«В настоящий момент линия перегружена. Пожалуйста, ждите ответа».

Ответа? Мне, пожалуй, хватит. Флейта вступает с той ноты, где её оборвали. Сиринга. Семь параллельных трубочек разной длины, слева — самая короткая, справа — самая длинная. Играют на ней так, как на Западе пишут, слева направо. Интересно, инки тоже так пишут?

Семь трубочек — это классическая, ритмически-красивая фигура. Но не исключено, что для исполнения «I Will Always Love You» семи дудок мало. Звучание так себе.

Очередной «В настоящий момент...» я не слышу. Затаив дыхание жду песню.

Она появляется. На этот раз я вижу звуки. Они оказываются гибкими, синими и зелёными шлангами застывшего ветра. Они ласкают её тело, залепляют ямку на груди, забираются под мышки, восьмёркой облегают груди и слегка затягиваются, так что сиськи приподнимаются, колыхаясь. Живая, сине-серая трубка мягко обжимает бёдра.

У меня мурашки по коже.

Как жить? Уже такси не вызовешь. Она заколдовала Центральную диспетчерскую Осло.

Я кладу трубку, видение рассасывается. Непонятно, как я попаду на встречу?

— Тебе знакомо имя Дэмьен Хёрст? — спрашиваю я.

Нет, Йэверу оно не знакомо.

— Это художник, англичанин. Последние годы только о нём и говорят. Например, однажды он выставил телёнка: взял распилил его по хребту и половинки поместил в аквариумы с формалином.

— И народ украшает этим гостиные в своих домах?

— Не знаю, насколько в домах. Хотя какими-то его работами — конечно. Кроме того, он оформил ресторан в Лондоне.

— И там кушают среди падали в формалине?