— А разве Уолтер не сможет за ним присмотреть?

Я закрываю глаза и прислоняюсь к ней лбом.

— Все не так просто.

— А в чем дело?

— Вчера меня вызывал Дядюшка Эл. Заставлял убедить тебя вернуться к Августу. И даже угрожал.

— Само собой. Это же Дядюшка Эл.

— Да нет, он угрожал сбросить с поезда Уолтера и Верблюда.

— Ну, это все пустые разговоры. Не обращай внимания. Он в жизни никого не сбрасывал.

— Кто тебе такое сказал? Август? Дядюшка Эл?

Она ошарашено поднимает на меня глаза.

— Помнишь, в Давенпорте к нам нагрянуло железнодорожное начальство? — продолжаю я. — Так вот, той ночью в Передовом отряде недосчитались шести рабочих.

— Я думала, это просто кто-то хотел вставить палки в колеса Дядюшке Элу.

— Нет, они приходили потому, что с нашего поезда сбросили с полдюжины человек. Среди которых должен был быть и Верблюд.

Потаращившись на меня еще немного, она прячет лицо в ладони.

— Боже мой. Боже мой. Ну я и дура.

— Что ты! Вовсе не дура. Просто разве можно вообразить себе такое зло? — говорю я, заключая ее в объятия.

Она прижимается лицом к моей груди.

— Ох, Якоб… что же нам делать?

— Не знаю, — отвечаю я, гладя ее по голове. — Что-нибудь придумаем. Но пока нам нужно вести себя очень, очень осторожно.

Обратно мы возвращаемся порознь и тайком. Когда до ярмарочной площади остается около квартала, я отдаю Марлене чемодан и смотрю, как она пересекает площадь и исчезает в костюмерном шатре. Поболтавшись неподалеку еще некоторое время: на случай, если там окажется Август, и убедившись, что все в порядке, я возвращаюсь в вагон для лошадей.

— А вот и наш герой-любовник, — встречает меня Уолтер. Он как раз придвигает к стене сундуки, пряча Верблюда. Старик лежит, закрыв глаза и открыв рот, и храпит. Должно быть, Уолтер его снова напоил.

— Брось, Уолтер, больше не нужно, — говорю я.

Он выпрямляется.

— Не нужно — что?

— Прятать Верблюда.

— Да о чем это ты, черт возьми? — набрасывается на меня он.

Я опускаюсь на свою постель. Ко мне тут же подскакивает, виляя хвостом, Дамка. Я чешу ее за ушами, а она обнюхивает меня с ног до головы.

— Якоб, в чем дело?

Когда я рассказываю ему обо всем, выражение потрясения на его лице сменяется неприкрытым страхам и недоверием.

— Ну ты и сволочь, — говорит он, когда я умолкаю.

— Уолтер, прошу тебя…

— Итак, ты собираешься слинять в Провиденсе. Премного тебе признателен, что ты согласен ждать так долго.

— Это из-за Верблю…

— Понятное дело, что из-за Верблюда, — кричит он и ударяет себя кулаком в грудь. — А обо мне ты подумал?

Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова.

— Ну да, чего ж от тебя еще ожидать, — саркастически завершает он.

— А давай с нами! — выпаливаю я.

— О да, очень мило. Лишь мы втроем, никого лишнего. Но даже если и так, то куда нам прикажешь податься?

— Справимся в «Биллборде», где есть работа.

— Да нигде! Цирки прогорают по всей этой проклятой стране! Люди голодают. Голодают! И это в Соединенных Штатах Америки!

— Ну, что-нибудь где-нибудь да найдем.

— Черта с два, — качает головой он. — Ох, Якоб. Надеюсь, она того стоит — больше мне и сказать-то нечего.

Я ухожу в зверинец, постоянно поглядывая по сторонам, не попадется ли где Август. Его там нет, но среди рабочих зверинца растет напряжение.

Днем меня вновь вызывают к Дядюшке Элу.

— Садись! — говорит он, едва я вхожу, и указывает на стул напротив себя.

Я сажусь.

Он откидывается в кресле, крутя ус, и прищуривается.

— Ну что, есть чем похвастаться?

— Пока нет. Но думаю, что она согласится.

Глаза у него расширяются, и он даже перестает крутить ус.

— Что, правда?

— Не сразу, конечно. Пока она сердится.

— Конечно-конечно, — с горящими глазами наклоняется ко мне он. — Но ты правда думаешь?… — он не заканчивает вопроса, однако в голосе явно слышится надежда.

Я глубоко вздыхаю и откидываюсь на спинку стула, закинув ногу на ногу.

— Если двоим назначено быть вместе, они будут вместе. От судьбы не уйдешь.

Дядюшка Эл пристально смотрит мне прямо в глаза, а на губах у него намечается улыбка. Подняв руку, он щелкает пальцами.

— Бренди для Якоба! — приказывает он. — И для меня тоже.

Миг спустя у нас в руках оказывается по большому бокалу.

— А скажи мне тогда, как долго, по-твоему… — начинает он, обмахиваясь рукой.

— По-моему, ей хочется показать характер.

— Конечно-конечно, — подается вперед он, сверкая глазами. — Конечно. Я все понимаю.

— Кроме того, ей важно чувствовать, что мы на ее, а не на его стороне. Вы же знаете женщин. Вот покажется ей, что мы не сочувствуем — и будет только хуже.

— Конечно, — отвечает он, одновременно кивая и покачивая головой, так, что она почти описывает круг. — О чем речь! И что, по-твоему, нам нужно делать?

— Ну, понятное дело, Августу следует держаться на расстоянии. Не исключено, что тогда она начнет по нему скучать. Может, стоит даже сделать вид, что ему она больше не нужна — женщины в этом плане вообще странные. И она ни в коем случае не должна догадаться, что мы пытаемся свести их снова. Важно, чтобы она думала, будто ей самой захотелось вернуться.

— Ммшш, ну да, — задумчиво кивает он. — Разумно. А сколько времени, по-твоему…

— Думаю, неделя-другая.

Он перестает кивать и широко распахивает глаза:

— Так долго?

— Я могу попытаться ускорить дело, но велик риск, что получится строго наоборот. Вы же знаете женщин, — пожимаю плечами я. — То им нужно две недели, а то и дня достаточно. Но если она почувствует, что на нее давят, то будет сопротивляться, лишь бы показать характер.

— Да, верно, — отвечает Дядюшка Эл, поднося к губам палец, и глядит на меня долгим и пристальным взглядом. — А вот скажи, чего это ты вдруг переменил свое вчерашнее решение?

Я поднимаю бокал и закручиваю бренди, не отрывая взгляда от точки, где начинается ножка.

— Скажем так, я вдруг увидел все совершенно иными глазами.

Он сощуривается.

— За Августа и Марлену! — провозглашаю я, вознося бокал. Бренди плещется о стенки.