– Значит, позлорадствовать решил? Ничего, это я переживу. А вы их точно только турнули или…

– Сатем обисаесь? – действительно обиженно спросил Тихий. – Мы люти милные.

– Ну, про тебя я это и так знаю, а вот твои парнишки? Я так понимаю, что это твоя ОПГ?

– Чефо кофолишь! Какая клуппиловка! – возмутился уголовник. – Плосто палнишки сителые, фот мы фсе фместе и тершимся. Есть о чем покофолить, чефо фспомнить.

– Так чего ж ты их послал? Просто так? Или информацию получил?

– Телт с топой! – поняв, что ему от Льва Ивановича уже не отвязаться, сказал Тихий и даже сплюнул. – Сакасали тепя, Кулоф!

– Так не впервой! – усмехнулся Лев Иванович. – Я уже и считать бросил, сколько раз это было. Зато теперь понятно, почему ты не поверил, что это Самойлова убить хотели. Ну, и кто меня заказал?

– Слух такой, что москфити, – неопределенно ответил уголовник.

– Очень интересно! И они к тебе обратились? Зная, что ты от дел отошел? – недоверчиво спросил Гуров. – Нет, здесь что-то не так! Темнишь ты, Тихий!

– Не ко мне. Меня помоть поплосили! Хотели, стопы я лютей тал, – объяснил тот. – А я откасал! Я са сфою сиснь сону холосо потоптал, и лепят тута фосфлащать не хотю. Та и снаю я, сто ф колоте путет, если тепя коньтят. Ефо се в плин ласкатают. А мне оно нато? Это тут никому не нато. Фот и я послал палнисек к мусею, кте тепя встлетить долсны пыли, а они мне посфонили и скасали, сто ты с Ифаном Кеолкиевисем в столону еко тома итес. А там тля сасаты место – лутсе не плитумать, потому сто он в сталой тасти колота сивет. Токта я лютей тута послал и тосе посол.

– Понятно. И сколько же человек нас там ждали?

– Тлое, все пли фолынах и пельях.

– Интересно, и сколько же в Сибири за меня дают?

– Пятьтесят тысять.

– Долларов? – уточнил Гуров.

– Луплей! – раздраженно объяснил Тихий. – На сто нам тут толлалы? Мы по сакланисам не естим.

– Ну, знаешь, это для меня даже оскорбительно и унизительно! Так дешево меня еще никогда не ценили! И кто же к тебе обратился? Очень уж мне, понимаешь, хочется поспрошать у этого человека, сколько он скрысятничал. Мне в Москве цену знают и столько за меня никогда бы не дали.

– А фот тали! – стоял на своем Тихий. – А исе хотели, стопы все пыло, как путто нестястный слутяй или хуликанка. То есть напали на тепя какие-то люти и полесали насмелть. Стопы на сакасуху похосе не было.

– А то, что я в рукопашной не новичок, да и ствол при мне, это как? – удивился Лев Иванович. – Нет, Тихий, что-то тут концы с концами не сходятся.

– Са сто купил, са то и плотаю, – ответил тот.

– Вот и назови мне имя того, у кого купил, – потребовал Гуров.

– Не скасу! – решительно проговорил Тихий.

– Да куда ты денешься? Или ты меня не знаешь? Я ведь из тебя это имя все равно вытяну. Так чего же время терять?

– Плафильно кофолят, сто ни отно толпое тело не остается пезнакасанным, – вздохнул Тихий, а потом решился: – Телт с топой! Колень это!

На несколько секунд Гуров завис, потому что из-за дикции Тихого не смог сразу сообразить, о ком он говорил, но потом до него дошло:

– Корень? А разве он еще жив? Ему же под девяносто!

– А кута он, на хлен, денется? – ответил уголовник. – У нефо-то ланьсе лепятиски пыли, а потом мнокие, фитать, съехали, потому сто не слысыл, стобы их сасали, а лапоты стесь тля них софсем не стало. Хотя с тех пол, как тут Потапыть и ефо люти поляток навели, ее, по польсому стету, и не пыло. Сейсяс у Кольня фсефо-то и осталась тли-четыле селовека. А лаз я откасался, он только сфоих и мок послать. Фот я и посол со своими мальтисками, стопы педы не слутилось – сасем нам лисняя колофная поль?

– Значит, говоришь, три-четыре человека, – задумчиво произнес Гуров. – Ну, одного я в музее видел, такого, с наглыми глазами. – Тихий кивнул, показывая, что понимает, о ком идет речь. – Он явно ждал, когда школьники уйдут, чтобы Ивана Георгиевича убить. Там у него обломилось, и он стал караулить на улице. Потом он увидел, что мы с Самойловым вместе идем и расходиться в разные стороны не собираемся. Вот тогда-то Корень ему подмогу и направил, чтобы уже нас двоих разом кончить. Вы их турнули, но далеко они наверняка не ушли, а следят за нами издалека. Так, сейчас мы Ивана Георгиевича до места назначения доставим, куда они ни за что не сунутся, сам я в доме губернатора задерживаться не собираюсь, а значит, пойду в гостиницу, потому что больше мне идти некуда. И, как только они это поймут, тут же передислоцируются туда. Тихий! У Корня или его людей машины есть?

– Конесно!

– Значит, я прав, как всегда! Нет, я этих подонков разочаровывать не буду! Я с ними обязательно встречусь! – угрожающим тоном заявил Гуров.

– Тулак! – обреченно махнул рукой Тихий. – Хотя, если теловек умелеть хотет, ефо не остановись!

– Ничего, я еще поживу! – пообещал ему Лев Иванович. – А когда у Корня народишко разъехался?

– Та кота тли насат, а мосет, суть меньсе. Та что я, са ними слетил, сто ли? У них сфоя сфатьпа, у нас – сфоя.

– Значит, отношения ты с ним не поддерживаешь?

– Кулоф! Я, конесно, понимаю, сто он фол заслусенный, патлиалх, мосно скасать, исе пли Сталине сител, но я ефо не люплю и не уфасаю – он слой отень. Он понатялу хотел со мной сколеситься, кокта я стесь осел, а мне это нато? Я сам по сепе. А ус кокта я увител, сто он мальсисек в панту сколативает, наси пути совсем ласослись. Я, Кулоф, не сфятой, но никому не поселаю плосить такую сиснь, как у меня пыла. Пусть ус мальсиски ее не повтоляют. Потому и телсу их пли сепе, стопы к нему не усли.

– Благое дело делаешь, Тихий. Вот за это тебе от всей души спасибо, – искренне проговорил Гуров. – А когда ты здесь осел?

– Как послетный лас откинулся, так в Сипили и остался, исе пли Ельсине.

– А Корень здесь уже был?

– Ну та! Он тафно тут. Сфой том у нефо. Польсой! Фот ты мне скасы, сатем отному телофеку такой польсой том? Та исе с салаями, поклепами и каласом?

– Может, решил пошиковать на старости лет? – предположил Гуров.

– Та ему усе о тусе тумать нато! И потом, кому он фсе это остафлять путет? Ни сены, ни тетей!

– А у тебя-то самого?

– У меня сена есть! – гордо заявил Тихий, чем донельзя удивил Гурова. – Холосая сенстина! Хосяйственная! Ис насых, тосе ситела! Мы с ней по пелеписке поснакомились. А как я откинулся, так к ней на лотину и плиехал, тут мы и посенились. И тети у нас есть – ее, конесно, но они меня уфасают. Фон, ссати, отин ис них итет. И фнуки усе есть, такие сапафные.

За этим разговором они незаметно дошли до дома Косолапова. Тихий со своими парнями благоразумно остались в стороне, и к калитке подошли только Гуров и Самойлов. Лев Иванович позвонил, и тут же раздался громкий и злой лай Бека. «Странно, днем он на мой звонок никак не отреагировал. Должно быть, с наступлением темноты в нем просыпается охотничий или сторожевой инстинкт».