Катя, в отличие от Сергея, твердо знала, что будущее существует, и даже в двух вариантах: будущее сложное и будущее простое. И с грустью отмечала — по современным книгам и даже по школьным сочинениям, — что форма будущего простого используется все реже, зато будущее сложное… Слишком сложным казалось ей собственное будущее, к каждому отдельному «будет» норовила прицепиться частица «ли». Пока Сергей переживал, что ляпнул лишнего, Катя поила чаем Марью Марковну, приехавшую, как всегда в начале месяца, забирать квитанции за оплату квартиры и телефона. Марья Марковна шумно втягивала чай губами, словно пила не из чашки, а из блюдца, черпала из креманки свекровино малиновое варенье и говорила, говорила, и отдувалась, потому что чай был горячий. Говорила, что Юрок совсем стал взрослый, «и вы представляете, Катенька, девушка у него, не обженился бы, паразит», и еще говорила — балкончик бы не худо застеклить, раз уж вы тут надолго обосновались, а Катя только голову в плечи вжимала да оправдывалась робко: мы ведь не виноваты, кто же знал, что цены так взлетят, и предлагала деньги за квартиру, помесячно, раз такая накладка, но от денег Марья Марковна отказалась наотрез (что о ней теща подумает, старая подруга?), а вот про балкончик повторила, и даже три раза. В общем, Катя ее поняла.

Посреди кухни, как всегда неожиданно, возник хозяин. Только что не было — и вот он стоит, хвостом из стороны в сторону поводит. Морду к холодильнику задрал и смотрит. И молчит.

— Что ж ты такой худенький стал, Тимоша? — запричитала Марья Марковна. — Или не кормят тут тебя?

— Мя, — сказал хозяин.

— Вон и мисочка у тебя пустая! Катенька, что же это вы? Чегой-то он так отощал на ваших харчах?

Катя растерялась.

— Вы ему, может, корм не такой даете? Чем кормите хоть?

— Да вот, — Катя распахнула холодильник и предъявила пакетики с кормом, рядком стоящие в дверце. — Всё как вы сказали.

— Стало быть, не хватает ему, раз дохлый такой! — строго сказала Марья Марковна. — Дайте-ка сюда. Я ему сейчас двойную порцию!

Катя подала два пакетика. Марья Марковна вскрыла их с каким-то даже остервенением, кряхтя поднялась и вывалила в миску. Взяла вторую, что с водой, принюхалась: «Тухлая какая-то. Не меняете, что ли?» — и пошла к раковине наливать заново, причитая: «Бедненькие же мы, старички. Никому-то мы, Тимофей, не нужны!»

Хозяин жадно ел, а Катя едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, — кормила как велели, и воду эту утром только налила; понятно, надо быстрее отсюда съезжать, да некуда. Марья Марковна водрузила на место плошку с водой, обгладила и обласкала хозяина (тот только спину прогибал, чтобы есть не мешали).

— Мы уедем. Как только сможем, — прошептала Катя.

Тут Марья Марковна спохватилась, что наговорила лишнего, и затараторила:

— Да я что? Да я же вас не гоню! Что же вы, молодые, все ранимые такие?! Живите на здоровье! Кота только жалко, старенький он. Не много и прошу — лишь бы уход хороший!

И тут же засобиралась домой, заторопилась, засуетилась, зашуршала полиэтиленом, в котором хранила все платежки. Выбралась в коридор, расхвалила попавшуюся на пути Дарьку, спросила, как уроки, потрепала по волосам — и уехала. Дарька прошмыгнула на кухню и тут же потащила хозяина на руки.

— Не трожь его! — крикнула Катя.

Дарька даже вздрогнула. Отпустила кота. Вопросительно посмотрела на мать.

— Не мешай ему есть, — сказала Катя мягче. — Я же тебя не тискаю, когда ты обедаешь.

— Ма, он уже доел! — заверила Дарька.

Она снова схватила хозяина и потащила в свою комнату. Катя проводила их взглядом, вздохнула и стала собирать со стола грязные чайные чашки.

В это время на другом конце города, в отмоленной квартире, теща тоже мыла посуду. Посуды было много — хватило бы устроить банкет на полсотни посадочных мест. На столах, на подоконнике и даже на плите громоздились тарелки, ложки, вилки, чашки, блюдца, селедочницы и салатницы, креманки и розетки для варенья, фарфор и хрусталь, сталь и мельхиор — теща собирала все это богатство с момента замужества и практически не использовала по прямому назначению, разве по большим праздникам, и торжественные столовые наборы на шесть и двенадцать персон, с цветами, как положено, и золотым ободком по борту, обычно жили в серванте, в гостиной, расставленные за стеклом в раз и навсегда определенном художественном порядке. Теперь теща принесла все это в кухню и принялась отмывать; она крупно вздрагивала плечами, по одутловатому лицу катились обильные прозрачные слезы. Стала ли она счастливее от того, что сделка сорвалась? Нет! Катя домой не вернулась, Сергей никуда не исчез, а все только сложнее запуталось и повисло в полной неопределенности. Теща по-прежнему оставалась в разоренном гнезде, одна-одинешенька. «Господи, за что ты так наказываешь меня, грешную? — шептала теща открытому крану, фукала на очередную тарелку жидкостью для мытья посуды и тщательно мылила губкой. — Чем я тебя прогневила?» Потом ополаскивала, вытирала насухо белым вафельным полотенцем, заворачивала в несколько слоев газеты, каждый предмет отдельно, и раскладывала по картонным коробкам. Когда еще только внесли по первому кругу авансы и готовились к разъезду, она уже это прошла — так же мыла, вытирала, паковала, — но потом сделка сорвалась, и на радостях парк посуды снова отправился в сервант. Но, получается, зря.

И двух месяцев не прошло, а тещины молитвы изменились. Теперь она просила у Бога разъезда как особой милости и обещала со своей стороны кое-какие жертвы в пользу Катеньки и Дашеньки. Она снова сошлась с теми знакомыми, которые в начале процесса пытались подавать голос в защиту молодых, и теперь подолгу рассказывала им по телефону, как все тяжело и затянуто, и уж скорее бы, моим девочкам в чужом доме не сахар. Она делала это совершенно искренне, с присущим ей напором, так что очень скоро снова перестала заставать людей дома, а в трубках нудели длинные гудки и включались навстречу тещиному «Алло!» равнодушные автоматические приветствия.

— Во-от… дожила-а… — всхлипнула теща, заворачивая краны. — Даже поговори-ить на старости ле-ет не-е с кем…

В комнате зазвонил телефон. Теща наспех стряхнула мокрые руки и, рукавом халата вытирая слезы на ходу, побежала на звонок. Звонила Марья Марковна.

— Да я же их не гоню, Ниночка Михална, — горячо говорила Марья Марковна час спустя, когда выслушала тещины жалобы на Господню немилость. — Ну что вы, право… Прямо даже обидно! Была у них сегодня, да. Чистенько у Катюши — ничего тут плохого не могу сказать. При бабке, царствие ей небесное, никогда такой чистоты не было. Тимофея вот только жалко. Скелет скелетом стал. Прямо до слез! Я уж Катюше говорю — пожалей старика, лишний кусок положи. Разве это трудно? А она так сразу в обиду…

— Это я с ней побеседую, Машенька Марковна! Объясню! — заверила теща. — Молодые еще, глупые. Думают, взрослые они. А какие они взрослые?!

— И не говорите! Они, нынешние, инфантильные все какие-то. Без матери шагу ступить не могут, а всё туда же, самостоятельность им подавай, — поддакивала Марья Марковна. — Мы-то в ихние годы, помните?