Иду открываю, а никого не жду.

Время — белый день ещё, после обеда.

И ахаю, милая ты моя, натурально не понимаю ничего!

Стоит, немного щурится, хотя через очки. Потом снимает, и вижу Пашу моего, точно какого в первый раз его с мамой увидали, когда в 45-м в конюшню нашу из Давлеканова вернулись и вошли.

Боже моё ласковое!

Или, подумала, с ума своего схожу от привидения старости.

Стоит как живой и молчит.

Говорит:

— Простите, пожалуйста, я ищу миссис… — и тут же поправился, — госпожу Александру Михайловну Коллонтай. Это правильный адрес я пришёл? Я искал дом напротив бывшей конюшни, а ещё мне сказали, что миссис Коллонтай на этот этаж проживает.

Произносит по-русски, казалось бы, но и не совсем, с выговором слабым, с нерусским. Слова и всё другое вроде складное почти, а сам наклон не тот какой-то, тянутся слова по-другому, и в конце сами верха у голоса будто приподнял — вроде и говорит, и сам же спрашивает одновременно.

Я:

— Это я, молодой человек. А вы кто ж будете?

А сама слышу, как ноги ходуном начинают ехать и слабнуть, как будто не две пары сидя, а три стоя отпозировала с утра.

Он:

— Вы позволяете зайти к вам? Я не буду долго забирать внимание.

Я:

— Миленький, да ради бога, входите.

Провела в столовую. Озирается, ищет чего-то глазами, но чего, не пойму.

А глаз так и не отрываю от лица его, не могу, не получается, внутренняя сила не даёт, как склеилась зрачками с ним намертво. В общем, продолжаю крышей своей старой медленно отъезжать от катушек, как нынче говорят. Спасибо, не от колотушек.

Сели, он в кресло, я за стол.

Хочу первой спросить и не знаю чего, а только рот всё равно замкнут омертвело. И язык в нём не ворочается, к нёбу прикипел наглухо, не отрывается для любого разговора.

И сердце об рёбра колотится как умалишённое, несмотря на «Скорый» укол.

Только и могу, что шептать про себя.

Ему, наверх.

«Господи, неужто услыхал? Неужто сейчас? Неужто Пашенька мой на землю вернулся?»

И тут же думаю краем сознания головы своей глупой, что не постигаю умом, где сама-то я: то ли дома, то ль в раю уже или на подходе, то ли сплю в кровати вместо чая и звонка этого в дверь и разное бессмысленное во сне себе представляю, как обычно — никогда ничего хорошего так ведь и не показали.

А молодой человек осмотрелся и кашлянул себе в кулачок, аккуратно. Вежливый, сразу понятно, что не нашей школы поведения.

Говорит:

— Дело в том, Александра Михайловна, что, вероятней всего, я ваш родной внук. Моя фамилия тоже Коллонтай, а имя Пол. Или можно Павел, если по-русски. Пол Коллонтай. Такое имя дал мне мой дадди Михаил Павловитч Коллонтай в памят мой же покойный дедушка Павел Андреевитч.

Я:

— Какой дади?

Он:

— Сорри, мой папа.

Я:

— Какой сори, кто?

Он:

— О, извините, мой папа.

И засвистел вдруг.

Чайник с кухни.

Я:

— Погоди минутку.

Подымаюсь, ковыляю в кухню, последними ногами, на упадке сил. Выключила свисток, чайник сняла и обратно на конфорку опустила. Понимаю, не донесу.

А ещё осознаю вдруг, что не Паша это мой, а Мишенькин сынок, как он сказал, и только сейчас долетело до головы.

Господи боже, внук родной приехал, из Канады, ко мне!

Живы, живы!

Помнят меня!

И приехали!

Господи, услышал ты слова мои самодельные, одарил мою старость внуком родным, неужто и впрямь это он сейчас в столовой Леонтий Петровича сидит?

И начинаю рыдать, там же, на табурете.

И воды не пришлось пить, как когда-то себе же советовала для слёз.

Слёзы текут — а я не верю.

Они текут — и начинаю верить помаленьку.

Дальше текут — и снова не верю.

Что же, думаю, такое, Шуринька моя, за что мне всё это?

И тут он входит, услыхал, видно, мои горькие звуки счастья.

Присел рядом на корточки, руку на плечо положил и потянул меня к себе.

А дотянув, в голову поцеловал, в лоб, точь-в-точь как Паша, дедушка его, делал со мной.

Он:

— Не плачьте, пожалуйста, бабушка дорогая, ведь всё окей, да? Всё нормално? Мы с вами встретились, хотя я не рассчитывал эту встречу, если быть честно, но я очен рад, что вы оказались живой и такой красивой женщина. Теперь в наша семья будет ещё один близкий человек и родственник.

Я:

— Откуда ж ты взялся, Пашенька? Почему так долго не ехал?

Он:

— Не имел достаточно информация, бабушка дорогая.

Я:

— А Пашенька-то мой живой хотя бы или неживой уже?

Он:

— Ваш Пашенка, мой дедушка, неживой в 1980-м, хард аттак. А я родился в 1986-м, и не знал Пашенка, только видел фото.

Я оторвалась от табурета и трижды перекрестилась.

И опять опустилась, ноги всё ещё не хотели подчиняться и держать.

Я:

— А Мишенька мой живой, сыночек кровный, отец твой?

Он:

— О да! У папы прекрасный дом в Роуздэйл, он очен успешный финансовый консалтант, а я живу на Стилс-Янг, в кондо, это несколко северней. Когда приедете в гости, покажу вам наш город. Вы не против, бабушка? У вас будет отделная комната с отличным видом на город, ок? Вы имеете свободная виза или как это у вас?

Я:

— А почему он столько лет не хотел приехать сюда, твой отец, и повидать меня?

Он:

— Это отделная тема, давайте не сейчас. Окей?

Я:

— Окей, Пашенька, окей. А ты как здесь вообще, по работе или ко мне?

Он:

— Я имею резервейшн в хотел. Буду в Москва десят ден, для бизнес.

Я:

— Никакой бизнес, у меня будешь жить, у тебя тоже комната будет отдельная, кабинет Леонтий Петровича с раскладным диваном. И тоже с видом не хуже вашего, на бывшую царскую конюшню, хоть и развалили её.

В общем, Шуранька, остался он.

И уже скоро доживает срок, здесь со мной, мальчик мой милый, одно лицо с Пашенькой моим покойным.

А тут недавно спрашиваю, как стрельнуло в голову вдруг: а мол, есть, может, у тебя отца твоего фотография с собой?