Она вдруг замолчала. Я заглянул ей через плечо, чтобы увидеть, что написано на том листке.

– Я так и думала, – сказала Гвен. – Он вовсе не собирался забрать себе прибыль. Наоборот, основал фонд поддержки семей погибших солдат. Себе он не хотел оставлять ни фунта.

Было шесть часов утра. Но мы не прекращали поиски, и когда нам попался следующий важный документ, распоряжение Уинтерфинча саперной команде, нам обоим стало жалко друг друга.

Шли годы. Уинтерфинч продолжал выплачивать семье Дэро небольшие суммы, чтобы сохранить право на ореховые деревья. Только в 1938 году, благодаря разработке нового защитного оборудования и металлоискателей, ему удалось наладить эффективное разминирование местности.

В своем распоряжении, касающемся этих работ, Уинтерфинч подчеркивал, что расчищать следует только участок вокруг ореховых деревьев, а все старые дорожки в лес оставлять как есть, до тех пор пока все деревья не будут срублены и вывезены. Безопасные участки и проходы к ним следовало обозначить на карте, на которую он несколько раз ссылался в этом письме, но которой мы в архиве не нашли. Последние строки содержали план Дункана по охране грецкого ореха от браконьерской вырубки: оставить защитную полосу газовых снарядов вокруг деревьев. То же и с берегом реки – он требовал практически заминировать его, чтобы никто не мог сойти там на берег.

Гвен застыла, держа в руках эту бумагу, будто смертельный приговор. Долго молчала. Затем убрала ее в папку.

Мы покинули холодный подвал с архивом, и она заперла дверь. Прошли длинными коридорами в теплую прихожую, вышли на свежий утренний воздух, и девушка захлопнула дверь Квэркус-Холла.

– Договор расторгнут, – сказала она по пути к своему домику. – Не хочу даже думать о том, что там случилось во время войны или после. Одержимость передается по наследству. Дедушка всю жизнь прожил, кидая горькие взгляды на Хаф-Груни. Эта история не имеет никакого отношения к нам, Эдуард. Давай-ка, дорогой мой, ляжем спать. Или, во всяком случае, ляжем в постель.

Мы лежали, обнаженные, под просачивающимися сквозь занавески лучами утреннего света. Но потом я не смог заснуть. Потому что с моей стороны обман был уже свершившимся фактом. Пока Гвен читала документы, я тайком достал «Лейку» и сфотографировал старую военную карту Дункана Уинтерфинча.

Дни, проведенные в тепле. Мы вдвоем в ее домике, между нами и погодой – толстая каменная кладка. Дубовые дрова с легким ароматом меда горят ровным пламенем, а мы слушаем музыку. Гвендолин любила врубить ее погромче, даже очень громко, ей нравились шумные группы: «Клэш», «Аларм» и «Погз», и она была из тех, кто скупает всё, включая макси-синглы неизвестных исполнителей и подпольные записи концертов. Я привез с Хаф-Груни остатки овцы, и мы, приправив мясо тимьяном и грубой солью, заперлись внутри, ощущая совместную гордость от того, что сумели добыть еду. Вдрызг напились виски «Белая лошадь» и проснулись голыми на диване.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Не спрашивай.

С момента, как мы проснулись, и до того, как уснули, Гвен вела себя естественно. Смотрела прямо в глаза, отвечала сразу, а не после паузы. Я, наверное, и влюбился в нее потому, что она ничего не скрывала, но все равно оставалась загадкой. Мне начинало нравиться то, чем она отличалась от Ханне, и я знал, что это несправедливо: я засчитывал ей в плюс то, чего она не делала из того, что меня раздражало в Ханне. Гвен быстро выскакивала из постели after being served, как она выражалась, проскальзывала в ванную и возвращалась одетой. Ханне же долго нежилась под простынями и заводила серьезные разговоры, портя счастливые моменты непрошеными наставлениями.

– Знаешь, милый мой, – сказала Гвен, взяв мои руки в свои. – Ты мне нравишься, Эдуард. Нравишься. Даже когда ты одет, как бомж. Впереди еще несколько летних дней. У нас машина. В Леруике есть магазин пластинок и индийский ресторан. Что еще нужно влюбленной парочке?

Еще мне нравилось, что она больше не скрывает свое происхождение. Презрение к тем, кто покупает одежду на распродаже. Раздражение из-за того, что администрация гавани не соглашалась послать кого-нибудь на Анст и починить «Зетленд», не привлекая внимания, а сразу же предложила ей купить по выгодной цене новую современную лодку из стекловолокна.

– Жалкие людишки! – сказала Гвен и повесила трубку.

– А что такое? – удивился я.

– Они начали с цены! А не с качества. Варвары. К тому же она белая. Белая лодка из синтетики? Жуть! Все равно что заявить на весь свет, что старому доброму «Зетленду» нашли замену.

– Да кого это волнует! – заметил я.

– It is not the way to spend old money[61], — пояснила Гвен. – Дедушка каждые два года покупал новый «Бентли» – но всегда синий, с тем же самым регистрационным номером. Why follow trends when others follow you?[62]

Она снова схватила телефон, дала администрации четкие указания, и в тот же день к нам заявилась пара мастеров. Когда они закончили работу, мы вышли в море, и Гвен разогнала лодку и часами наслаждалась вождением. Похоже, «Зетленд» был ее любимой вещью, даром что итальянской. Теперь, когда ей не надо было притворяться, происхождение проступало во всем ее поведении. В восхищении предметами с благородной патиной, монетами времен до введения десятеричной системы, оборудованием для длительных сафари, проницательными планами, призванными перехитрить Гитлера, походами Шеклтона и его последователей или в оправдании запоздалого прибытия Скотта к Южному полюсу.

Как изменился я сам, я заметил гораздо позже. Однажды, когда я одевался, Гвен стояла в дверях и исподлобья разглядывала меня. Потом она сходила в Квэркус-Холл и вернулась с чемоданчиком. В нем лежала аккуратно сложенная одежда.

– Нет, Гвен, – сказал я. – Это одежда твоего дедушки. Я…

– Это не его. Это моего брата. Он разжирел и забыл, что у него это есть.

Она крутанула регулятор громкости на стереокомбайне против часовой стрелки. Музыка, которую я слушал, «The Crossing» в исполнении «Биг кантри», стихла.

– Эта одежда осталась с тех пор, как мы последний раз все вместе отдыхали здесь летом, – добавила девушка, поднеся рубашку к свету. – «Тёрнбул & Ассер». Тот же портной, рубашку которого я тебе одолжила для похода к Диксону.

– Тоже египетский хлопок, да? – уточнил я, проведя рукой по ткани в мелкую клетку. Мягкая, как байка, но плотная и крепкая.

Она покачала головой.

– Нет, это «Си айленд», сто сорок нитей на дюйм. Не нашла exact match in pants[63]. Но ты можешь надеть вот эти, – сказала Гвен, вытащив темно-коричневые брюки. – Кавалерийский твил. Куплены наверняка по случаю. А сверху накинешь пиджак с саржевым переплетением «в елочку». Он ко всему подходит.