Рэй-Линн открыла бумажник. Всего десятка и две бумажки по доллару Карточки. Права. На фото Тим жалкий толстяк. Якобы золотая кредитная карта, какие есть у всех, кроме нее. Рэй-Линн заглянула в другое отделение бумажника. Две карточки для кофейных автоматов. Одной уже оплачено девять чашек эспрессо. Значит, еще одна, и следующая – бесплатно. Видеопрокатная карточка и фотография девочки чуть старше, чем малыш Рэй-Линн. Она и не знала, что у Тима есть ребенок. Еще библиотечная карта. Почему-то именно из-за нее на душе стало скверно.

Рэй-Линн подкралась к ресторанному окну. Тим сидел в кабинке и вертел в руках сигаретную пачку. Он словно ждал возвращения Рэй-Линн, хотя, конечно, все понял. Рэй-Линн цапнула за руку женщину, собиравшуюся войти в ресторан:

– Можно тебя попросить?

Взяв десятку и карточку на бесплатный кофе, она сунула бумажник женщине и в окно показала Тима:

– Отдай вон тому парню и скажи, что я прошу прощенья.

– Ладно. – Женщина шагнула к двери.

– Гляди не сопри! – крикнула Рэй-Линн. – Я за тобой слежу.

В окно она видела, как женщина передала бумажник. Тим поблагодарил и, не заглянув в портмоне, сунул его в карман. Наверное, и без того знал, сколько там осталось. Он шибко умный.

К окну Тим не повернулся. Пригласил женщину за столик. Угостил ее сигаретой и закурил сам, чиркнув зажигалкой. От глубокой затяжки кончик сигареты полыхнул огнем. Женщина что-то сказала, и Тим, рассмеявшись, выдохнул дым.

С десяткой в кармане Рэй-Линн поплелась по улице. Она надеялась, что Майкл уже остыл, потому что нынче хотелось оторваться. У круглосуточного магазина таксист заправлял машину. Рэй-Линн попросила отвезти ее на Ист-Спрейг, обещав расплатиться минетом.

Несмотря на жидкие волосенки и кошмарную козлиную бородку, таксист не показался противным. Рэй-Линн нравилось, как он вел машину, шныряя из ряда в ряд. На переднем сиденье она прикрыла глаза и раскинула руки, точно крылья. Таксист поведал, что машина у него собственная, что он терпеть не может на кого-то пахать и всю жизнь мечтал работать на себя.

Свернули на Спрейг.

– По мне, жизнь – это кино, – балаболил таксист, – и надо быть звездой в своем фильме.

Рэй-Линн открыла глаза:

– Вау! Красиво.

– Благодарю. Такая у меня, значит, философия.

– Один раз у меня было кино. Пару недель назад. В Мозес-Лейке.

– Клево, – сказал таксист.

– Не желаешь пожертвовать в фонд моих сисек? – Рэй-Линн сжала груди. – Я собираю на импланты. Пойду в стриптизерши.

– Слыхала, Памела Андерсон свои вынула.

– Так на кой они, если ты уже знаменитость.

– Тогда я не буду вносить в твой фонд. А то прославишься и вытащишь.

Рэй-Линн развернулась к окошку:

– Останови!

Машина встала перед баром «Счастливый аист», и Рэй-Линн выпрыгнула на тротуар:

– Подожди, сейчас вернусь. Только гляну, там ли мой парень, и сразу назад.

Таксист недовольно нахмурился, но она одарила его улыбкой:

– Слово даю, мигом вернусь.

Босиком шлепая по тротуару, Рэй-Линн хихикала и старалась вспомнить, где оставила туфли. Она с трудом открыла дверь бара, и ее тотчас окатило воздушной волной, промозглой и прокуренной. Два пожилых мужика сидели за столиком возле окна, два парня – у стойки. Все ощупали Рэй-Линн глазами. Она почувствовала себя красоткой.

– Привет. – Бармен ее узнал. – Где пропадала?

– Снималась в кино. Танцевала стриптиз.

– Круто.

Рэй-Линн выудила десятку из кармана и, покачнувшись, ухватилась за стойку. Казалось, она еще в такси, еще летит.

– Первую выпивку покупаю сама, но потом, надеюсь, кто-нибудь поухаживает.

– О, я поухаживаю, – сказал один парень.

Рэй-Линн оглядела шеренгу бутылок за спиной бармена:

– Водочки.

– Во дочки! – скаламбурил парень.

Из захватанной пластиковой бутылки бармен до краев наполнил стопку и дал восемь долларов сдачи. Рэй-Линн залпом выпила, зажмурилась и грациозно откачнулась от стойки. Закинула руки за голову, потом уронила и с наигранной скромностью взглянула на мужчин:

– Ну что, ребята, станцевать вам?

Мужики заухмылялись.

– Ладно. Сейчас вернусь. – Рэй-Линн пошла к туалету, но миновала его и черным ходом выскользнула на улицу. Красотка.

В темном переулке она увидела поджидавшего ее таксиста.

– Эй! – От смеха Рэй-Линн перегнулась пополам. – Я тебя знаю!

– Что за дела? Хочешь смыться, не заплатив?

– Да нет, я шла в обход. В баре парни клеились, пришлось удирать. Я возвращалась.

Было видно, что таксист разозлился. Чего все мужики сразу злятся?

– С тебя четырнадцать баксов, – мрачно сказал таксист.

– Чего? Проехали-то две мили.

– Пока ты шастала, счетчик щелкал. – Он шагнул к ней.

– У меня нет четырнадцати баксов. Я ж говорила, расплачусь натурой.

Таксист схватил ее за руку. Рэй-Линн хотела его ударить, но только задела по плечу. А вот мужик не промахнулся, угадав точно в фингал, подаренный Майклом. Рэй-Линн упала. Таксист обшарил ее карманы, нашел восемь долларов и две карточки – кофейную и визитку полицейской дамочки. Карточки бросил на тротуар. Рэй-Линн сунула их обратно в карман. Я красотка, подумала она. Красотка. В глазах все плыло, тянуло сблевать.

– Тимми, – прошептала Рэй-Линн.

– Сука драная. – Таксист сел в машину и уехал.

Рэй-Линн встала, отряхнулась. Ее сильно качнуло, но она устояла на ногах и переулком пошла к Спрейг-стрит.

Руки ее висели плетьми, ощущение полета исчезло. У Тимми раньше был хороший герыч. Либо не пробило, либо Тим разбодяжил дозу. Уже хотелось еще. Но теперь больше нет даже тех восьми долларов.

Сзади возникли фары. Рэй-Линн развернулась к дороге здоровым глазом, но машина просвистела мимо. Покачиваясь, Рэй-Линн побрела дальше.

Перешла улицу и прислонилась к ограде лодочного центра. Опухшей щекой прижалась к прохладной сетке. Ох, как хорошо.

– Эй! – крикнула она. – Ты там?

Из павильона вышел старик-охранник. Он изумленно посмотрел на Рэй-Линн, потом оглядел улицу.

– Господи, девонька, – сказал старик. – Где тебя носило?

И вот тут Рэй-Линн заплакала. Вспомнились Шелли и Хлоя. Когда-то этот лодочный центр был их неприступной личной территорией. Они сидели на палубе огромной яхты и болтали о чем угодно. Если б тогда кто-нибудь сказал, что у Рэй-Линн плохие сиськи и ей нужны импланты, она бы только закатила глаза. Несправедливо, что сиськи обвисают, когда худеешь, что пропадает даже красота.