Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А сам он сегодня на рынке, что, не беспредел устроил?
— Это чистый бизнес, понял, придурок, бизнес! А Груздь… Он и с нами вась-вась, и блатных, я думаю, не чурается… А пуще всего ему, волку, власть нужна. Своя власть. А власть в том и состоит: кого хочу — казню, кого хочу — помилую. Уж нас не помилует, будь спок! Он на пацанок почему так западает? Потому как у самого деток нет, вот и сочетает заботу и удовольствие… Короче, крыша у него, как у всех волков, протечная, так что нечего зря базар пустой разводить.
— А у тебя не протечная?
— Глохни, молодой! А то я щас тебя самого раком поставлю, понял? Ты чего боишься? Это я — местный, а тебе еще полтора годика срочной оттарабанить, и — пишите письма. Коз-з-зел! Радоваться должен, что к нам попал: и жорево, и порево, и развлечения… А то смотри: сплавим, поедешь вон, в Осетию или там еще куда, чурок разнимать…
Я услышала, как он подошел сбоку, сказал напарнику:
— Голову держи, а я ей буду «колеса» впихивать… Я сцепила зубы, как только смогла.
— Ишь, сука… Не разевает… А если так?.. Боль была жуткой: он нажал где-то за ушами, я открыла рот, он кинул пригоршню таблеток, залил затхлой водой из графина…
— Вот так… Эта порция за папу… Теперь — за маму… Так он повторил раз семь или восемь… Голова куда-то поплыла…
— Вот и славненько. Отвязывай. Теперь не дернется. И давай одевай девку, а то я только раздевать мастак.
Напала жуткая вялость. Звуки слышались как из бочки, веки словно склеило…
— Да что ты с колготками возишься! Юбку набрось да куртку, и хватит! — Гыгыкнул:
— Не простынет — не успеет! А все остальное рядом бросишь. Глянь в оба — чтобы ее вешей здесь духу не было!
— Ты же сам сказал — одевать… — начал, вяло отбрехиваться писарь.
— Сказал не сказал… Найдут, проверят — что решат? Изнасиловал какой-то маньяк…
— И будут недалеки от истины…
— Че-го? Ты что, на меня тянешь?..
— Да ладно тебе…
За окном вдруг раздался визг тормозов. Подъехало несколько машин.
— Кого это черт принес? — услышала я голос долговязого.
— Не наши. Областные.
— Вот, блин! Быстро! Девку в охапку — и в «луноход». Завезешь куда-нибудь за город… И сбросишь: в овраг там или еще куда… Не боись: повезет — так и до весны не сыщут, а до весны еще дожить надо! Ее и искать-то начнут через пару недель, не раньше, после такой-то заварухи… А то и вообще не станут: кому оно надо? Что стал? Бегом, козел! И смотри мне, я ведь не поленюсь завтра проверить, понял?
— Понял.
Писарь натужно подхватил меня, едва не выронил.
— Ты чего, худосочный?..
— Тяжелая… Может, она уже… того…
— Кретин… Вперед, живо!
Я почувствовала, как долговязый подхватил меня, легко, как пушинку, и потащил куда-то. Меня бросили в «воронок» сзади, лязгнула дверь.
— Смотри, молодой, если чего, так самого закопаю!
— Да все сделаю…
— Вот и я так думаю: ты ж себе не враг, а? То-то. Я пойду этих встречу. По уму.
Сколько машина ехала, я даже не поняла. Провалилась в беспамятство. И еще… Я вдруг увидела отца и маму… Я их лиц не помнила никогда, и сейчас не помню, а тогда увидела ясно, обрадовалась очень, потянулась к ним… А они смотрели на меня ласково, словно хотели мне помочь и не могли… Мама говорила что-то, но я не слышала, видела только, как губы шевелятся… Потом они замахали на меня руками — и я очнулась… Какой-то сук больно расцарапал живот, я совсем не понимала, где нахожусь… Услышала только удаляющийся, натужный рев мотора…
Попыталась встать — и упала сразу, меня так и швырнуло на землю. Мне казалось, что лежу я на дне какой-то холодной ледяной ямы, круглой, с отвесными краями…
Края эти переливались и искрились, словно была не ночь, а яркий день…
Посмотрела вверх — действительно, в вышине сияло огромное белое солнце, вернее, не солнце — звезда; и она тоже была ледяная, и от нее веяло стужей, и было невозможно пошевелить ни одной мышцей, оставалось только замерзать, но это было не страшно, а скорее приятно… Ледяное дыхание студеной звезды сковало меня всю, и я приготовилась пропасть в этом безмерном холоде, но снова увидела папу и маму, они что-то кричали мне, и я поняла, что должна подняться и идти… Куда, зачем, я не знала, но обязательно должна была подняться и идти…
Идти…
Боль пронизала все тело, словно тысячи изморозевых иголочек вонзились сразу… А в голове была вялость… Будто я брела теперь среди зеленоватых глыб подсвеченного изнутри льда…
И тут — снова падение и боль, и мир снова стал черным, ночным, и я почувствовала запах прелых листьев и увидела звезды в небе надо мной… Нормальные ночные звезды…
Огляделась… Я лежала на дне оврага; метрах в пяти от меня журчал черный ручеек… Я приподнялась и поползла к нему… Медленно, очень медленно…
Уронила лицо прямо в воду и начала пить.
Ледяная вода.обожгла горло… Но это был уже не тот холод, что от студеной белой звезды… Я пила, пока не засаднило горло и не свело зубы… Я передохнула и стала пить снова…
Потом поползла прочь от ручья… Руки тряслись от слабости, но я все ползла… Я знаю, почему я все это делала… Просто очень хотела жить. Очень.
Нашла наконец твердую кочку, приподнялась и с маху упала на нее животом. Меня замутило… Мне кажется, я даже физически чувствовала, как сонный яд, яд небытия, уходит из меня…
Снова поползла к ручью… И снова — на кочку… Так — несколько раз.
Устала жутко. Глаза слипались, но я боялась уснуть. От земли веяло той страшной ледяной ямой. Ее я боялась. Вообще мысли были прямые, как деревянный метр.
Первая — найти колготки. Я помнила, что они толстые, теплые, шерстяные. И я их нашла! Они висели серым комом на каком-то чахлом кустике. Кое-как натянула.
Запахнула куртку. Наверное, у меня был жар, но вот об этом я как раз и не думала…
Сил не было вообще. Но я поняла: не буду двигаться — замерзну. И я побрела.
Вернее, полезла: этот писарь действительно забросил меня в овражек. Был он неглубок, но трава уже вся пожухла, к ночи ее прихватило инеем, и я раз за разом скатывалась вниз. Дико колотилось сердце, я промокла насквозь, но начинала все снова и снова…
Наверное, мое упорное беспамятство меня и спасло: я не падала духом, не было и отчаяния от бесконечно повторяющихся неудачных попыток… Все я делала совершенно механически, с каждым разом стараясь приноровиться ловчее…
Уж сколько я так кувыркалась — час, два или все пять, — не знаю. Но жалеть я себя не хотела, понимала: как только опрокинусь на спину и стану смотреть на звезды, то пропаду, как жук. Поэтому все, что я видела, — это жухлая трава и холодная мягкая земля, в которую я вцеплялась пальцами, как коготками…