Что касается Беатрис, то новая, почтительная атмосфера в Провансе вполне подходила ей по характеру. Подданные обращались с нею как с высокородной госпожой, особенно усердствовали льстецы-функционеры, окружавшие Карла и всегда роившиеся в замке. За исключением самого старшего сына Карла, который рос хромоногим, все дети ее были здоровы, и плодовитость ее никто не ставил под сомнение: с 1250 по 1261 год она рожала каждые два года. Супруг, который понимал, что законность его положения в графстве зависит от благосклонности жены, старался поддерживать с нею хорошие отношения, брал ее с собой, когда куда-нибудь ехал, и одаривал дорогими нарядами и драгоценностями. К Рождеству 1259 года Беатрис успела привыкнуть к поклонению и была о себе не менее высокого мнения, чем Карл — о себе. Это не прошло незамеченным ее сестрой Маргаритой.

На Рождество 1259 года в Париже еще раз собрался весь цвет провансальской партии. Генрих и Элеонора пересекли Ла-Манш, чтобы подписать официальный мирный договор с Людовиком. Этот договор, начало которому было положено на семейном съезде за пять лет до того, явился историческим событием. Впервые Генрих III публично отказался от претензий Англии на земли, завоеванные его гораздо более способным дедом Генрихом II, в обмен на денежную компенсацию. Он сохранил за собой Гасконь — но только как фьеф короны Франции. Потому среди прочих церемоний планировалось и принесение Генрихом оммажа Людовику. Обряд заключался в том, что вассал должен был опуститься на одно колено перед сюзереном, в данном случае королем Франции, и вложить свои сложенные как для молитвы руки в его ладони. Выглядело это зрелищно, и многие пришли поприсутствовать. Король и королева Англии все еще были популярны в Париже. Еще свежа была память о щедрости Генриха во время предыдущего визита, и горожане валом валили на улицы, чтобы поглазеть и покричать что-нибудь приветственное.

Ричард к этому времени уже вернулся в Англию из первого турне по Германии, но на праздники не поехал. Генрих не мог теперь назначить брата, ставшего самостоятельным правителем другой страны, на пост регента, но дипломатические способности короля римлян были нужны в Англии, чтобы держать в узде баронов, пока сюзерен отсутствовал.

Но Санча, возможно, снова поехала одна, чтобы побыть с матерью и сестрами — в последний раз.

Таким образом, у Маргариты появилась возможность прилюдно начать новое наступление против сестры Беатрис, продолжить свою личную войну за Прованс. На официальном банкете после церемонии она усадила графиню Прованскую за нижним столом, сославшись на то, что по протоколу Беатрис должна была сидеть не на высоком помосте, а отдельно от всей семьи, поскольку только она из всех сестер не являлась королевой.

Этот акт публичного унижения весьма напоминал обхождение Бланки Кастильской с Изабеллой Ангулемской много лет назад в Пуату, когда Белая Королева заставила бывшую королеву Англии дожидаться аудиенции. Маргарита присутствовала при этом и отметила, как хорошо сработал прием. Этим способом Бланка спровоцировала Изабеллу и ее мужа, Гуго де Ламарша, поднять мятеж, который, в свою очередь, обеспечил французской армии предлог для вторжения и захвата Пуату. Не прошло и двух лет, как Изабелла из видной фигуры, относительно могущественной провинциальной дамы с большими претензиями превратилась в опальную монахиню. И теперь, почти двадцать лет спустя, Маргарита наблюдала, как Генрих III, сын Изабеллы, отказывается от всех прав на графство, где Изабелла господствовала до того, как Бланка своим пренебрежением к ее привилегиям вынудила ее поступить необдуманно. Возможно, именно эти воспоминания подсказали новой королеве Франции такую уловку.

Уловка почти сработала. Беатрис действительно сильно разъярилась, поддавшись на провокацию. «И в основном по причине пренебрежения и презрения, которые незадолго до того выказали ей три старших сестры, все королевы, заставив сидеть на одну ступень ниже, чем они, эту обиду в большом огорчении она изложила Карлу, супругу своему», — писал Виллани. Гордость графини Прованской была уязвлена. Она хотела, подобно Изабелле, поквитаться. Она хотела увидеть, как будут унижены ее сестры.

Но Карл Анжуйский не был Гуго де Ламаршем. Он лишь рассмеялся. Зачем восставать против доверчивого старшего брата, которым можно манипулировать, не прибегая к волнениям и расходам на сбор армии? «Успокойся, — сказал он жене, — ибо скоро я сделаю тебя более великой королевой, чем они».

К Рождеству 1259 года Элеонора была так поглощена собственными проблемами, что, вероятно, едва заметила, как Маргарита нарочно дразнит Беатрис на празднествах, которыми завершилось подписание Парижского договора. В представлении Элеоноры обращение королевы французской с младшей сестрой напоминало провокацию, как швейная игла напоминает меч. Если хочешь узнать, что такое настоящее унижение, могла думать Элеонора, приезжай в Англию! Антагонизм между английскими баронами и короной к 1259 году достиг такого накала, что Генрих и Элеонора с облегчением ухватились за предлог съездить в Париж, чтобы вырваться из собственного королевства. И возвращаться они не спешили. Элеонора была даже вынуждена из предосторожности забрать с собой в Париж побольше драгоценностей — на тот случай, если им с Генрихом понадобится нанять иноземных рыцарей, чтобы обеспечить безопасность при высадке в Дувре на обратном пути.

Если королева Англии и удивлялась, каким образом политическая ситуация в ее королевстве могла так ужасно ухудшиться всего за пять лет после триумфа ее супруга в Гаскони, то ответственных за ее беды она знала точно. Вина лежала, несомненно, на алчных сводных братцах Генриха, Лузиньянах, сыновьях его матери Изабеллы от Гуго де Ламарша. Бесчисленное количество раз Элеонора предупреждала Генриха, что его благосклонность к этим людям вызовет враждебность у его баронов к нему самому. Он расточительно одаривал их самыми важными замками и бенефициями в Англии (которыми, по странному совпадению, Элеонора хотела бы наделить членов своей семьи).

Стремясь пресечь влияние на Генриха с этой стороны, Элеонора и Пьер Савойский даже вступили за год до того в союз с местными баронами, которых в отсутствие путешествующего по Германии Ричарда возглавлял Симон де Монфор. В итоге получилась весьма впечатляющая и драматическая сцена на большом сборе парламента в 1258 году в Оксфорде, когда бароны подавляющим числом голосов высказались за лишение Лузиньянов всех приобретений, и Симон де Монфор прорычал братьям Генриха: «Отдайте ваши замки или головы!» Те благоразумно решили убраться подобру-поздорову.

Но изгнание Лузиньянов из Англии тоже имело весьма впечатляющие последствия, а именно — правительственную реформу. Симон де Монфор, воспитанник средневековых визионеров вроде Адама Марша, набрался откуда-то необычных и опасных идей. Например, и он, и многие другие бароны поверили, что в интересах всеобщего благоденствия местное дворянство должно в какой-то мере быть причастно к управлению королевством. На том же собрании парламента в Оксфорде Симон де Монфор и его последователи учредили совет баронов, которые должны были подавать королю советы в вопросах политики. Они полагали, что сразу после этого Генрих не будет принимать никаких решений по любым проблемам, не обратившись сперва к этому совету. Акт учреждения совета получил название «Оксфордских провизий», и именно в соблюдении этих провизий вынуждены были поклясться Генрих и все его сторонники, включая Элеонору, Эдуарда, Ричарда, Генриха Альмейна, архиепископа Кентерберийского и Пьера Савойского. Трудно поверить, чтобы в зале парламента хоть кто-нибудь не понимал, что Оксфордские провизии представляют собой новый вариант ограничений, много лет назад навязанных отцу Генриха, королю Иоанну, которые в конечном счете привели к гражданской войне.