Мама с сестрой тоже нашли себе увлекательное занятие. По выкройке из польского журнала они сшили сестре Наташе из льна с набивным психоделическим рисунком только что вошедший в моду костюм с брюками клеш. Материалом для этого писка моды послужила желтая с лиловым и зеленым льняная ткань, которая продавалась в местном сельпо и предназначалась для занавесок. Благо мама хорошо шила на руках. А выкройка принадлежала великолепному киевскому скульптору Наталье Дерегус-Лоренс, отдыхавшей с нами в Седневе. Мама была так хороша собой, что Дерегус-Лоренс даже решила вылепить ее бюст. Сеансы ваяния продолжались несколько дней. Но впоследствии бюст был утерян на складах Дома творчества.

На всю жизнь мне запомнились слова скульптора:

– Вот увидите, настанет время, и Украина отделится от СССР. В среде украинской интеллигенции очень сильны националистические чувства.

И это в 1969 году! Представить в то время, что подобное может произойти, – это как поверить в существование внеземных цивилизаций. Я помню, как мама улыбнулась и ответила:

– О чем вы говорите, этого не случится никогда.

Среди других именитых отдыхающих в Седневе была еще одна киевская звезда – Татьяна Яблонская, очень представительная и миловидная дама. Она считалась самой знаменитой художницей из всех, проводивших здесь отпуск, и администрация Дома творчества страшно гордилась оказанной ей честью.

Позднее, когда я стал самостоятельным ребенком, меня стали отправлять в пионерские лагеря. Дважды я побывал в лагере ВТО “Русский лес” под Звенигородом и одиножды – в пионерском лагере Госкино под Вереей. Лагерь “Русский лес” находился на месте сожженной старинной усадьбы, от которой остались пруды, аллея и дорога, мощенная булыжником. Одноэтажные корпуса этого лагеря были отделаны керамическими гербами. Жили мы по четыре ребенка в комнате, но снобизм процветал в этом лагере. Попасть туда было очень трудно, а собравшиеся дети в основном являлись отпрысками знаменитых театральных семей. При лагере находился Дом культуры со сценой, где часто с шефскими концертами выступали артисты эстрады, приезжавшие навестить своих детей. Помню выступление эстрадной певицы по фамилии Славная, которая пела солдатскую песню для детей: “Как хорошо быть генералом, лучшей работы я вам, сеньоры, не назову”. А иногда сами “пионеры” ставили сцены из спектаклей. Там я впервые увидел будущую актрису Малого театра Елену Доронину, дочь известных артистов – Констанции Роек и Виталия Доронина, которая великолепно играла жену Городничего в “Ревизоре” в сцене соблазнения. На ней было надето платье в крупный цветок, сшитое из лагерной занавески. Мне было не более десяти лет, но впечатление Лена Доронина произвела на всю мою жизнь.

Первой красавицей лагеря считалась Даша Жданова, дочь знаменитого балетного танцовщика Юрия Жданова – постоянного партнера Галины Улановой. Впоследствии Даша вместе со своим мужем уехала в Париж, где мы с ней однажды украдкой встретились. А первым парнем на “деревне” считался рослый и спортивный мальчик Лелюхин – сын главного осветителя Большого театра. Больше всего в лагере я дружил с сыном дирижера Большого театра Кирилла Кондрашина, попросившего в брежневскую эпоху политическое убежище в Голландии. Также в лагере я очень сдружился с Таней Кузнецовой, дочерью характерной танцовщицы Большого театра Фаины Ефремовой. Таня впоследствии стала одним из лучших балетных критиков в нашей стране.

Будучи учеником третьего класса, я с мамой впервые побывал в Ленинграде. Город произвел на меня колоссальное впечатление и до сегодняшнего дня остается любимым российским городом. Мама возила меня в Петергоф, Павловск, Ломоносов. Перед поездкой в Ленинград я тщательнейшим образом изучил по карте план местности. И поскольку зрительная память у меня с детства была превосходная, я, как настоящий экскурсовод, рассказывал маме, где находится тот или иной фонтан, где расположен китайский домик… Уже тогда я говорил маме: “Мне есть дело до всего китайского!” Я горячо полюбил европейское проявление этого интереса к Китаю – стиль шинуазри – и даже недавно делал выставку на эту тему в Риге в Музее моды.

Каждое лето меня вывозили в Литву, в семейное имение “Кривой погурек” возле Вильнюса, откуда можно было отправиться в Латвию и Эстонию. Дважды я ездил с отцом в Крым, где в Гурзуфе мы жили сначала в домике Чехова, а в другой раз – в домике Коровина, принадлежавшем Союзу художников. Именно там я познакомился с художником Николаем Николаевичем Жуковым, рисовавшим Ленина. Крым, где с 1970 года я больше не бывал, запомнился мне нетронутым и очень татарским.

Гостили мы и в Тбилиси у друга моего папы, известного грузинского театрального художника Парнаоза Георгиевича Лапиашвили. Помню обед в грузинском ресторане в Тбилиси – подавали цыплят табака, которые лежали грудой друг на дружке, их было так много, что ребенок просто был не в состоянии их съесть. Тут подошел директор ресторана и в знак особого уважения к именитым гостям из Москвы унес этих остывших цыплят и заменил их… на гору других, таких же, но дымящихся! С пылу с жару, как говорят. В Тбилиси мы познакомились и подружились с женой и детьми художника, а с Нино Лапиашвили, дочерью Парнаоза, я сохраняю дружбу по сей день. Парнаоз Лапиашвили рекомендовал нам отдых в Пасанаури, небольшом поселении на Военно-Грузинской дороге у бурной Куры. Помню дом и кур, которые клевали соседское пшено, за что я был жестоко наказан грузинской девочкой – она расцарапала мне щеку ногтем, и шрам этот остался на долгие годы. В Пасанаури жила русская блондинка из Рязани, вышедшая замуж за местного жителя, очень скучавшая по России и мне, ребенку, подолгу рассказывавшая о своей родине.

Я видел в Грузии прекрасные церкви и разрушенные замки, побывал ребенком в Мцхете и навсегда полюбил эту благодатную святую землю, которая позднее так ласково приняла меня, когда я преподавал в Тбилиси и работал декоратором и художником по костюмам в Национальном грузинском балете с Ниной Ананиашвили.

В 1972 году мы с папой летали в Баку и провели две недели на огромной даче у знаменитого художника Таира Салахова на берегу зеленого Каспийского моря в Нардаране. В его доме меня поразил внутренний дворик, под карнизом которого находилась полка со старинной посеребренной медной утварью из Персии и Азербайджана. Старинные ковши, кувшины, тарелки, блюда и миски. Дача была очень европейской и уютной, при ней находился сад с арбузами и тыквами, где из-за жары мы с папой спали в гамаках; это было так романтично! Таир Салахов тогда написал портрет моего папы, который репродуцируется во всех книгах о творчестве этого мастера. Мы очень подружились с двумя дочерьми Таира, Айдан и Гулей, с которыми до сих пор поддерживаем дружескую связь. Запомнил на всю жизнь шашлыки из осетрины, незабываемые кутабы и черную икру ложками – тогда все это было возможно. В Баку я посетил старый “черный” и новый “белый” город, которые показались мне очень живописными. Теперь с огромной радостью я возвращаюсь в прекрасный и очень современный, блестящий город Баку, где мне довелось проводить выставки предметов из моей коллекции в великолепном пространстве Фонда Гейдара Алиева по приглашению Мехрибан Алиевой.

Когда пришло время учиться, родители определили меня в специальную английскую школу № 29, где уже училась моя сестра. Располагалась школа на улице Кропоткинской, нынешней Пречистенке, в здании бывшего артиллерийского училища, построенного еще перед войной и расформированного в 1950-е годы. Прямо за нашей школой, на тогдашней улице Рылеева, в нынешнем Гагаринском переулке, находился единственный о ту пору в Москве частный особняк. Рядом с домом постройки XIX века был разбит элегантный и ухоженный английский сад, что для Москвы конца 1960-х являлось большой редкостью. По садику бегали два веселых скотчтерьера. Дом был отдан во владение американскому журналисту Эдмунду Стивенсу, жившему там с русской женой Ниной. Нина держала неформальный светский салон, где нашли приют деятели советского андеграунда: Плавинский, Рабин, Зверев, Немухин… Особняк казался таким сказочным и романтичным, что привлекал детей из окрестных школ. И я, конечно, не был исключением. Нынче дом Стивенсов занят посольством Абхазии.