незавершенный портрет, альтернативный трогательной внешности. Наблюдая за реакциями Трико, игрок получает возможность разобраться в мотивациях своего компаньона и выучить его язык – невербальные коммуникативные сигналы, позволяющие им действовать сообща, не отрицая и не обесценивая особенности друг друга. Трико тоже изучает мальчика, подстраивается под его движения и даже начинает имитировать их506 – не интерпретируя мотивы его действий, он учится вести себя сообразно с ними. Такое взаимное непонимание, «общение без говорения»507, дает Трико и мальчику шанс выжить во враждебной среде. Монстр перепрыгивает через пропасти и взбирается на заброшенные башни, мальчик снимает стеклянные предметы, пугающие зверя, и вытаскивает из его тела копья. Вместе они ломают алгоритм эксплуатации животных и жертвоприношения детей: уничтожают Ядро, освобождают химер и сбегают из Долины. В этом симбиозе каждая сторона действует и как этический агент, и как реципиент этического отношения, переживающий последствия действий своего компаньона.

Готовность Трико пожертвовать своим благополучием ради другого противоречит убеждению в том, что животные не могут превзойти врожденный эгоизм и «воплотить альтруистические чувства, на которые способны лишь люди»508. Хотя и те и другие могут быть генетически предрасположены как к эгоистичному, так и к самоотверженному поведению, распространенное представление о неспособности животных к жертвенности позволило Левинасу исключить этих «пленников чувственного восприятия, которое эгоцентрично и в конечном счете эгоистично» из числа этических агентов, по крайней мере до тех пор, пока в его жизни не появился Бобби509. Во время заключения в концлагере № 1492 Левинас познакомился с бездомной собакой, которая радостно приветствовала его при встрече, узнавая в нем человека, в то время как охранники лагеря считали узников лишь «как бы людьми, стаей обезьян»510. В эссе «Имя пса, или Естественное право» Левинас вспоминает:

И вот примерно в середине долгого срока плена – на несколько коротких недель, пока его не прогнали часовые – в нашу жизнь вошел бродячий пес. Однажды он прибился к толпе, когда мы под охраной направлялись на работу. Пес ютился где-то в диком углу поблизости от лагеря. Но мы звали его Бобби – экзотическим именем, как и положено любимой собаке. Он появлялся на утренних поверках и ожидал нашего возвращения, весело прыгая и лая. Для него – это неоспоримо! – мы были людьми511.

Узникам нечего было предложить собаке – они были такими же бедными и голодными, как и Бобби. Оставался лишь «этический дар» утешения, которым они могли обмениваться друг с другом. Встречая Левинаса и других узников, пес «делал паузу в своей борьбе за существование, чтобы побыть с заключенными и предложить им, что мог: свою витальность, энтузиазм и расположение»512. В этих паузах просвечивает выбор, который Левинас приписывает исключительно человеку. «Живое существо борется за жизнь. Цель его бытия – быть собой. Однако с появлением человека – и это вся моя философия – возникает нечто более важное, чем моя жизнь, и это жизнь другого человека. Это неразумно. Человек – неразумное животное», – говорит Левинас в интервью 1968 года, рассуждая о способности животного к этическому отношению513. Современные исследования природы альтруизма размывают традиционную линию раздела между животным и человеком, показывая, что самоотверженные поступки людей не всегда являются следствием этического суждения: жест, который мы склонны оценивать как реализацию этического выбора, может иметь иное значение для того, кто его совершил. Интерпретация поступков животных также может быть неверной: Заксер приводит в пример случаи выкармливания чужого потомства и стерильные касты, которые в 1990‐е годы оценивались как альтруизм на благо вида, но впоследствии получили объяснение как поведение в рамках родственных отношений, ориентированное на передачу «семейных» генов514. В интерпретации действий животных из‐за непонимания природы их поведения легко ошибиться. Для Левинаса реакция Бобби на его появление стала воодушевляющим актом признания достоинства его человеческой жизни, но радостное волнение пса при встрече с узниками могло быть следствием эволюции и онтогенеза, закрепившим реакцию доверия к людям как источнику ласки и еды. Это не значит, что животные не способны к самоотверженным поступкам, например к спасению жизни, однако их намерения могут отличаться от человеческих.

Возможно, Трико без колебаний бросается спасать мальчика из‐за привязанности к нему, а может, ему помогает врожденный инстинкт защитника. Так или иначе, в момент серьезной опасности монстр превозмогает страх перед стеклянными витражами, чтобы помочь своему компаньону. Саттнер и Мюррей рассматривают этот эпизод как знак развития глубокой привязанности животного к протагонисту и подчеркивают, что не каждому удается пережить этот момент, – геймплей оценивает игроков по качеству ухода за Трико и в зависимости от результата позволяет получить «бонусные» впечатления515.

Когда зверь измотан, ранен или впадает в панику, его «лицо» проявляется в ритме дыхания, движениях, звуках, выражении глаз и позволяет игроку увидеть в нем другого, нуждающегося в поддержке. По мере развития сюжета непрерывная ротация ролей – агента и реципиента этического отношения – делает каждого из двух персонажей одновременно и субъектом, и объектом заботы. В этом контексте сотрудничество мальчика и Трико постепенно перерастает во взаимно трансформирующий опыт, который по определению отрицает формирование иерархии власти. В этом открытом и подвижном родстве позиции Трико и мальчика не могут быть противопоставлены друг другу, но также не являются идентичными. Каждый из них обладает индивидуальностью, «ни один из них не „выше“ и не „ниже“ другого; на самом базовом уровне они связаны латерально», то есть находятся в симметричных отношениях партнеров516.

В стремлении выделить ключевые факторы, способствующие раскрытию потенциала этого «радикального сообщества», я думаю о продолжительности и близости контакта Трико и игрока, обусловленных спецификой геймплея. На вопрос, должно ли животное «обладать даром речи, чтобы приобрести „лицо“ в этическом смысле», Левинас ответил, что лицо животного открывается человеку не сразу517. Это замечание подчеркивает, что процесс обретения животным «лица» в отношениях с людьми требует времени и на практике является эффектом созерцательного видения. Этический поворот к нечеловеческому другому требует времени, сосредоточенности и терпения. Это условие вступает в конфликт с современным императивом круглосуточной продуктивности – работая ради работы, люди все реже взаимодействуют с животными-компаньонами, даже если постоянно находятся рядом.

Практика взаимной заботы и сотрудничества, предлагаемая «Последним хранителем», не ограничивается кратким и пассивным контактом с трогательными животными онлайн (в ходе просмотра видеороликов продолжительностью не более минуты). Помимо активной позиции, которую предполагает участие в игре, геймплей «Последнего хранителя» основан на многочасовом взаимодействии. У игрока есть возможность увидеть «лицо» Трико, наблюдая его поведение в самых разных ситуациях. У опытных