игроков прохождение игры занимает 12 часов. По данным исследования рынка игрового опыта, непрерывный сеанс игры в среднем длится 1 час и 20 минут518 – таким образом, средний игрок проводит с Трико около десяти полуторачасовых сессий. Чтобы заработать трофей «Лучшие друзья навсегда» или найти несколько секретов, спрятанных в Долине, необходимо пройти квест дважды519. Чем больше времени игрок проводит с Трико, тем больше неожиданных, не связанных с развитием сюжета ситуаций он переживает: в одном из таких эпизодов зверь засыпает на самом солнечном месте в руинах замка, в другом – какает520.

В «Манифесте видов-компаньонов» Харауэй подчеркивает, что время, проведенное лицом к лицу с животным в процессе тренировки, делает нас внимательными к его потребностям521. И хотя она рассуждает о преобразующем потенциале взаимодействия «смертных тел» собак и их людей, мы должны признать, что, поощряя эмоциональную привязанность к Трико522, «Последний хранитель» заходит на территорию укрепления межвидовой дружбы, предлагая опыт, который развивает внимание к субъективности животного-компаньона. Если посмотреть на геймплей «Последнего хранителя» с этой точки зрения, можно заметить, что сценарий игры воспроизводит структуру лиминального опыта – переживания, способного спровоцировать радикальный пересмотр ценностных ориентиров и моделей взаимодействия с окружением523.

На основе исследований первобытных ритуалов перехода к новому социальному статусу антрополог Арнольд ван Геннеп выделил три стадии этого процесса: отчуждение, трансформацию и инкорпорацию524. Первая фаза предполагает изоляцию от влияния привычного социального и культурного контекста, включая семейные связи. В начале игры и мальчик, и Трико теряют точки опоры, пережив разрыв со структурами, которые организуют их быт: первый похищен из поселка, лишен поддержки взрослых и друзей, второй потерял связь с Ядром, программирующим его поведение. В такой же ситуации оказывается Алиса, соскользнувшая в Страну чудес вслед за кроликом, в котором Петтман видит тотема-трикстера. Язык, на котором говорит Алиса, образы, которыми мыслит, в новом мире теряют свой смысл и символическое значение. Привычные слова уже не приклеиваются к окружающим ее предметам и явлениям, так как они лишь притворяются знакомыми525. Известные Алисе концепции не способны структурировать мир, где каждый новый опыт дезориентирует ее и требует поиска радикально иных стратегий познания и коммуникации. Так начинается средняя фаза: в «Последнем хранителе» лиминальный, или трансформирующий, опыт занимает почти все игровое время. Эта стадия представляет собой последовательность незнакомых ситуаций, переживая которые Трико и мальчик вынуждены адаптироваться друг к другу и искать эффективные способы сотрудничества. Другими словами, вторая фаза перехода представляет собой продолжительную импровизацию.

Во враждебной и непредсказуемой среде обоим видам помогает девиз выживания и процветания, предложенный Харауэй: «гибкость и оппортунизм»526. Антропоморфные проекции и упражнения в доминировании и принуждении, традиционно структурирующие отношения с питомцами в повседневной жизни, во вселенной «Последнего хранителя» неэффективны. Геймплей побуждает игрока внимательно изучать потребности и характер Трико, чтобы двигаться к цели: Уэда подчеркивает, что мальчик не может пройти уровни индивидуально, для прогресса ему необходимо сотрудничать с монстром527. Игра сталкивает двух незнакомцев в зоне контакта, утверждает равенство их позиций и единство стремлений, при этом подчеркивает, что обоим персонажам недостает способностей и компетенций для достижения цели в одиночку. Таким образом, геймплей поощряет коммуникацию «сквозь барьеры различий»528. Игра настойчиво переключает внимание игрока с мальчика на его нечеловеческого компаньона. «Заткнись и тренируйся!» – этот призыв Харауэй очень точно определяет концепцию «Последнего хранителя»529: игровой процесс представляет собой многочасовой тренинг наблюдательности, сострадания и терпения, которые постепенно перерастают в глубокую эмоциональную привязанность.

Освободив химер от влияния Ядра и покинув Долину, Трико и мальчик возвращаются в деревню – этот эпизод открывает фазу инкорпорации: обратной интеграции протагониста в сообщество себе подобных в статусе ребенка, который выжил. Мальчик защищает Трико от мести своих соплеменников и отпускает его к сородичам. Как носитель знания о причине агрессии химер, мальчик меняет отношение к ним жителей деревни и передает свой опыт новому поколению.

Рассказывая о «Последнем хранителе» в интервью, Уэда не упоминает об этической повестке, лишь о желании сделать Трико реалистичным. Тем не менее девять лет работы в этом направлении превратили игру в опыт этически ответственных межвидовых отношений. Внимание к деталям, свойственное натуралистическим рисункам Дюрера и Киплинга, проявляется и во внешности, и в поведении Трико, превращая его в носителя выразительного нечеловеческого «лица». Опыт «Последнего хранителя» вселяет надежду на скорое сближение игровой индустрии с экспертами в области антрозоологии, этологии (биологии поведения животных) и философии постгуманизма. Такие пересечения могут способствовать появлению новых научно обоснованных практикумов по межвидовой дружбе в формате компьютерных игр. Дизайнер игр Джейн Макгонигал подчеркивает, что «мы не можем использовать коммерческие компьютерные игры как симуляторы тестовых экосистем для решения экологических проблем», но не должны игнорировать игровое пространство как канал распространения альтернативных идей и ценностей, способных изменить «взгляды геймеров на окружающий мир» и собственную роль в его преобразовании530. Поэтому так важно относиться к «Последнему хранителю» и будущим игровым проектам на тему межвидового сотрудничества как к практике по развитию навыка эмпатического непонимания нечеловеческого другого, будь то сизый голубь или перламутровый гиппокампус531.

В книге «Когда виды встречаются» Харауэй напоминает, что статус харизматичного животного, как и статус паразита, – подвижные категории532. На наше отношение к тем или иным формам жизни влияют научные исследования их значения в поддержании стабильности наших общих экосистем, а также жизненные обстоятельства – звери, которых мы еще вчера считали вредителями, в определенных условиях становятся нашими соратниками. Рассуждая об эволюции живых существ в динамичных экосистемах, Харауэй подчеркивает, что процесс адаптации к условиям среды имеет оппортунистический, а не идеалистический характер533. Другими словами, выживут не самые умные или красивые, а самые стрессоустойчивые. Поэтому, выбирая наставников, стоит, перефразируя Харауэй, спросить: как тигр/олень/дракон может способствовать нашему здоровью и процветанию? Возможно, в поисках тотема, способного выжить в антисоциальной среде, стоит обратить внимание на кошек и собак – тех, кто делит с нами жизненное пространство? С ростом неопределенности и напряжения пакет знаний, которые нам могут передать одомашненные виды, становится все более объемным и включает жизненно важные навыки, необходимые для сопротивления негативным эффектам неолиберальной культуры. В конце концов, многим животным-компаньонам удается наслаждаться жизнью при капитализме, не жертвуя сном, едой и заботой о своем теле.

Анализируя социально-психологические эффекты неолиберализма, Джули Уилсон обратила внимание на парадоксальное сочетание рациональности и невежества, характерных для этого режима. С одной стороны, он побуждает людей ориентироваться на развитие своего интеллектуально-творческого потенциала, с другой – способствует утрате знаний о жизни. В рамках