— Усек! — табачною вонью курильщика злостного дохнул на Толяна мужик. И выпустил ухо из пальцев-клещей. И коленом Толяну поддал под зад, чтобы понял: пора уже «когти рвать», пока «дяденька» не передумал.

Друзья только в сквере, за деревом прячась, в себя пришли, отдуваясь тяжко от бега стремительно-быстрого.

— Ух, ты, как ухо твое! — покрутил головой Валерик, изображая жаркое сочувствие. — А мужик этот кто?

— Сам начальник НКВД Яшка Петренко, — поморщился Толян, ладонью прижимая к голове болью набухшее ухо. Стиснутый кулак другой руки сжимал соломенно-светлую прядь хвоста кобылки соловой. Это обоих и радовало, и пугало.

— Сам начальник НКВД, — повторил Валерик, вслушиваясь в звучание слова «НКВД». — Да-а! Он же мог тебя арестовать! И посадить!

— Мог, — обреченно кивнул Толян.

— А почему ж не посадил?

— Почему, почему… Потому, что под рукой «черного ворона» не было.

— Ух, ты! — обмер Валерик и на Толяна глянул, как на героя. — Вот это да-а!

А тот человек в галифе, отвернул от коновязи лошадь, в бричку сел и, хлопнув вожжами по крупу кобылки, дал ей волю, чтобы рысью пошла.

И стуком копыт отмеряя время, отставив хвост и гриву пустив по ветру, красивой песней летела кобылка, отдав себя людям на любование.

Было утро выходного дня.

Не спеша, дядя Ваня впрягает Монголку в повозку. Сережка-ремесленник в кустах на тропинке поджидает Валечку-гимнастку. Детвора, макая соломинки в мыльную воду, что в банке консервной, пускает пузыри.

В это время по улице строем школьники проходят, дружно поют и шагают в ногу. С ними девушка шагает с боку, задорно поет и руками машет с песней в лад:

Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы пионеры, дети рабочих.

Близится эра светлых годов.

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Клич пионера: «Всегда буди готов!»

Радостным маршем, с песней веселой

Мы выступаем за комсомолом.

Близится эра светлых годов.

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

— Ты смотри как идут! — вспыхнул восторгом дядя Ваня-корявочник. — Вот что значит маршевая музыка! И как эта музыка бодрит и дух поднимает! Да еще детские голоса! Радость сплошная! Едрит-т твою налево! Вот это жисть! Эх!

И весомо тряхнул кулаком дядя Ваня.

— Дак это из нашей школы! — выходит из кустов Сережка-ремесленник. — Юннаты они. Юные натуралисты. И с ними учительница… Только пришла из института нашего и уже дружит с десятиклассниками…

— А куда пошли? — спрашивают дети.

— На озеро. Там на лугу всяких бабочек много и таракашек-букашек… А какие там лягушки громадные! С мою фуражку! И все зеленые…

— Сереж, а правда, что французы лягушек едят? Мамка говорила!

— Правда.

— Бедные французики. Они, наверно, морщатся страшно…

— А каких они едят? Зеленых или жаб, как у нас под полом?

— Сереж, а лягушек есть… они и детей заставляют?

— А идите вы! С вами только свяжись, — по тропинке Сережка уходит в кусты.

К восторгу малышни барачной, в этот же день на столе курилки появилась пол-литровая бутылка с озерной водой и тремя серебристыми уклейками — подарок барачной детворе от юннатов. Дети сгрудились вокруг бутылки, соприкасаясь головами, и руками трогали стекло, пугая рыбок, и, увлеченные зрелищем, радостно смеялись.

К столу подошел Толян и небрежно заметил:

— Это не рыба.

На это дети возмутились:

— Сам ты не рыба!

— Ты что, не видишь?

— Это рыба, только маленькая!

— Они вырастут и больше бутылки будут!

— Гляньте на него! Он еще к нашему бараку пришел!

— Не рыба! А что ж это?

Толян на это сквозь щель в передних зубах мастерски сплюнул:

— Сикилявки!.. Настоящая рыба ловится у моста! Мужики карасей вот такенных таскают!

— По лопате! — подсказал Валерик. — Потому, что у них настоящая леска и крючки, как у дяди Вани в сундуке за кости…

И когда под вечер дядя Ваня-корявочник только въехал во двор барачный, как его ребятня обступила с находками:

— Дядечка Ванечка, а за медяшку такую большую вот эту ты мне крючочек дашь третий номер?

— Дядя Ваня, а мне за это… сказали от бомбы! Ты за это мне что?

При слове «бомбы» дядя Ваня тут же прекращает копаться на телеге и видит под ногами у детей стабилизатор погнутый от бомбового оперения.

Дядя Ваня молчит, раскладывая на повозке собранный за день утиль, но дети не отстают.

— Дядя Ваня, за этот рельсик ты нам дашь крючок и леску?

— На этом рельсике дедушка ваш косу отбивает. Так что несите рельсик домой, пока дед не задал вам тарновки!

— Дядя Ваня, а за этот утюг тяжеленный такой мне бы…

— Леску, крючки, сковородки на кости меняем и на тряпки-корявки, — дает дядя Ваня казенный ответ.

— На кости и тряпки-корявки, — передразнивает Валерик, но тихо, чтоб дядя Ваня услышать не мог. — Лучше б сказал где их взять, если мяса никто по баракам не ест, а тряпки мы сами носим «до последней возможности», как говорит тетя Маня, что в литейке работает…

— А дядя Ваня только за тряпки крючки выдает и за кости! — друг другу жаловались дети. Так им хотелось больших карасей «по лопате» наловить у моста…

— Будем кости искать, раз дело такое, — по-хозяйски решил Толян.

А кости сами нашлись. На ремонт булыжной мостовой стали завозить самосвалами песок из ближнего карьера. Прямо от эскаватора. И в этом песке оказались кости, которые дорожные рабочие откидывали на обочину. Дети их подобрали, а познав, откуда кости взялись, на песчаный карьер набежали и все подобрали, что на виду лежало. И с богатой добычей к дяде Ване явились, заранее улыбаясь от радости той, что обязательно явится к ним в виде крючков и лески.

Принесенные кости оглядел дядя Ваня с особым вниманием. Какие из них в руках повертел и с раздумием тихим, чадя самокруткой, спросил:

— В песчаном карьере набрали?

— В песчаном!

— Там еще много в песке, только надо копать, — Валерик сказал и дети поддакнули.

Затоптав самокрутки окурок, расстелил дядя Ваня на земле мешковину и стал на ней кости выкладывать, согласно порядку, ему лишь известному. Все с вниманием пристальным за руками его следили. И «костяшки свои» узнавали, и вслух заявляли, на сколько крючков рыболовных потянет находка его.