Савельев невольно почувствовал, что имея солидный багаж управленческой работы на государевой службе, сильно проигрывает этому полковнику, не подчиниться приказам которого даже в голову не придёт.

Андрей Николаевич, ощутивший укол самолюбия, чего прежде не случалось с ним при общении с более высокими по рангу офицерами, мысленно реабилитировался тем, что не в своей стихии он сейчас. Этот мир, а вернее, война – стихия полковника. При других обстоятельствах Терехов явно проиграл бы ему в административных ресурсе, полномочиях и связях.

– Мне уже сообщили из штаба, что вы прибудете с колонной, – прогудел полковник, сидя за своим походным столом с лежащей на нём специально изготовленной картой города.

Маленькие глазки на его тяжёлом и грубом, будто вырубленном топором лице, подавляли своей безусловной властностью. Так смотреть может лишь человек абсолютно уверенный в собственной превосходящей силе над кем бы то ни было.

– Я наслышан о вас и о вашем бесстрашии, – продолжал комбриг.

Он был серьёзен и ничуть не ёрничал, отчего в душе Савельева шевельнулось слабое чувство расположения к этакой глыбе.

– При вашей должности и положении вам вообще незачем подставлять голову под пули, тем не менее, вы это делаете. Не ожидал подобного от бывшего чиновника вашего ранга.

«И этот туда же, – с досадой подумал Андрей Николаевич. – Почему всем им хочется напомнить мне, что я из чиновников? Будто прокажённый какой. Хотя чему тут удивляться, не любит народ слуг своих».

– Всё это замечательно, – гудел дальше комбриг. – Но вы, должно быть, отдаёте себе отчёт, что с вами в любой момент может что-то случиться?

– Разумеется, товарищ полковник, – кивнул Савельев. – Мы понимаем, на что идём, у нас работа такая. В стране должны знать всё об этой войне.

«Эк, меня чуть не понесло, – вовремя спохватился Андрей Николаевич, заметивший, как сузились и без того небольшие глазки Терехова, а на рубленном грубом лице ещё чётче проступили морщины и носогубные складки. – Этого на мякине не проведёшь. Положил он с прибором на всю идеологию, которую мы пытаемся возвести на фундаменте из киселя…»

– Мне и моим людям нужно попасть в район Краевой клинической больницы и осмотреть храм, разрушенный по злому умыслу мятежников.

Тонкие и волевые губы комбрига тронула едва заметная усмешка, когда Савельев заикнулся о вине оппозиции.

Офицер прогудел:

Бронежилет и каску Андрею Николаевичу носить приходилось уже не раз. Он стоически терпел их тяжесть и неудобство, отлично понимая, что это ненадёжная защита. Но всё лучше, чем совсем ничего.

Он и журналисты, экипированные подобным образом, в сопровождении двух мотострелков, потратили целый день, чтобы пешком преодолеть немалое расстояние по лежащему в руинах городу и подобраться как можно ближе к нужному району.

В пути не раз попадали под миномётный обстрел и даже едва не угодили под шальной снаряд гаубицы, грохнувший взрывом в какой-то сотне метров от группы, как раз там, куда она шла. Если б прилетел минутой позже, накрыл бы всех разом… От грохота качнулась земля и поднялась густая пылевая взвесь.

Группа затаилась в развалинах дома, ожидая артобстрела, но его не случилось. Перебежками от укрытия к укрытию двинулись дальше.

С каждым пройденным кварталом, с каждым двором и с каждым домом грохот стрельбы приближался, нарастал. Уже чаще попадались солдаты, напряжённее и злее командовали офицеры.

Повсюду лежали трупы, до них ещё не успели добраться похоронные команды, актировавшие убитых простым собиранием военных билетов, иных документов или личных опознавательных знаков – ЛОЗ, ввести которые во всех родах войск предлагали ещё в конце прошлого века, но так и не ввели. Однако к началу этой войны недочёт частично успели исправить. Поэтому на некоторых погибших такие пластинки уже находили. Одну забирали, а вторую оставляли на трупе для дальнейшей идентификации.

На самом деле, как знал Савельев, последующей идентификации никто не делал. Она нужна, чтобы не перепутать тела при отправке родственникам. В этой войне подобным никто не занимался, отправлялись лишь похоронки, если было куда и существовала возможность отправки. Убитых массово хоронили, как правило, в воронках, присыпая чем-нибудь, а писари в подразделениях уже вели учёт погибшим.

Часто случалось, что приходилось в спешке и суматохе отступать. Тогда недосчитанные в строю бойцы числились без вести пропавшими, если кто-то из сослуживцев наверняка не подтверждал, что видел пропавшего убитым. Самым верным подтверждением были всё те же документы или личные опознавательные знаки.

Если позиции, наоборот, захватывались, то после боя тела опозеров тоже хоронили, чтобы не разлагались и не воняли. Чаще всего никто не утруждался сбором их документов. И только в редких случаях окончательно не очерствевшие сердцем проделывали эту скорбную работу.

Начало смеркаться к тому времени, как удалось подойти наиболее близко – оставалась всего пара кварталов до больничного комплекса. С темнотой грохот стрельбы почти стих, но порой тишину разрывали автоматные и более басистые пулемётные очереди.

Хороший вид на собор открывался с небольшой улицы Аэровокзальная, по которой группа Савельева проделала остаток пути. Она почти перпендикулярно выходила на широкую улицу Партизана Железняка, вливаясь в неё напротив полуразрушенного храма. Поэтому Андрей Николаевич принял решение не рисковать попусту и не подходить совсем уже близко к объекту, а дать возможность операторам поработать с более безопасных позиций, заснять всё, поговорить на камеру с солдатами и офицерами. Этого будет достаточно.

Воспользовавшись затишьем, журналисты принялись за работу.

Бойцы укрывались в подвалах или в иных помещениях зданий. Большинство солдат не хотели общаться на камеру и отворачивались от яркого света, бьющего в лица – грязные, небритые, усталые.

И всё же нашлись желающие сказать пару-тройку слов, а заодно стрельнуть сигарет у гражданских.

Савельев забрался в уголок тёмной комнаты и, вытянув гудящие от усталости ноги, прислонился к стене, спасаясь бронежилетом от стылости, вытягивающей из тела тепло. От холодного пола защищал кусок полиуретана. Такие «поджопники», как называли их военные и гражданские, имели многие. Их делали специально и носили на ремне или на широкой резинке в районе поясницы, при необходимости опуская ниже. Эта штука уже давно была придумана туристами, вот и на войне пригодилась.

«Завтра ребята поснимают с разных ракурсов храм, ещё пообщаются с солдатами и офицерами, чтобы тех было видно на фоне разрушенного здания, и можно двигать назад. Задание, в общем-то, рядовое. Если бы не этот сумасшедший риск…»

Постепенно Андрея Николаевича сморил чуткий и тревожный сон, почти не нарушаемый ставшей совсем редкой трескотнёй выстрелов.

Летом светает рано. Ещё не было пяти утра, как внезапный грохот стрельбы вырвал Савельева из липких объятий Морфея.