Первый наш полноценный конфликт в правительстве связан с делом Берни Экклстоуна. Разразился он сразу после рождения нашей с Сарой старшей дочери; пришлось бежать на работу всем семейством. Сара и младенец были у Шери Блэр, на втором этаже, а счастливый отец на первом этаже напрягал мозг на предмет достойной реакции. Таким образом, мой отпуск по уходу за новорожденным ребенком длился всего полтора дня. В деле Берни Экклстоуна главным нашим грехом была наша наивность. Берни Экклстоун, импресарио «Формулы-1», долгое время инвестировал в консервативную партию. Уильям Хейг даже писал к Тони — просил рыцарское звание для Экклстоуна. В ходе выборов 1997 года Экклстоун вложил в лейбористов один миллион фунтов стерлингов; мы надеялись, он станет нашим донором, как был донором консерваторов. Едва мы оказались в правительстве, Экклстоун явился в Номер 10, чтобы поговорить с премьером о «Формуле-1» и некоторых делах, с ней связанных. Первая степень важности среди этих дел принадлежала ожидающемуся запрету ЕС на рекламу табака, каковая реклама является основным источником финансирования гонок. Экклстоун предупредил Тони: дескать, запрет на рекламу табака, буде случится в ближайшее время, может вытеснить «Формулу-1» из Европы. Тони вполне убедился, что столь популярный в Британии спорт находится под угрозой, и попросил нас связаться с Министерством здравоохранения и поискать возможностей отсрочки запрета. Что мы и сделали.

Вроде ничего предосудительного; однако мы не подумали, как наши действия будут выглядеть в подаче СМИ. О встрече с Экклстоуном стало известно прессе — а что удивляться, если отдельные сотрудники Министерства здравоохранения были против отсрочки запрета? Мы же совершили ошибку — сочли это дело очень некрасивым и в надежде, что все до единой детали не всплывут, запирались до последнего. Сначала мы не раскрывали суммы инвестиции и открещивались от собственных расчетов, что Экклстоун в будущем станет нашим инвестором. Влияло на нас и нежелание Экклстоуна обнародовать эти факты. Первый вопрос был: следует ли вернуть деньги? Дерри Ирвин и Гордон Браун сочли, что не следует. Питер Мандельсон и Робин Батлер придерживались противоположного мнения. Наряду с вопросами англо-французского саммита Тони обсуждал с Гордоном и вопрос возврата денег. Решили так: пусть генеральный секретарь лейбористской партии в письменной форме задаст этот вопрос Патрику Ниллу, председателю Комитета по стандартам публичной сферы. Мы надеялись, что деньги возвращать не придется. Письмо было написано и отправлено; к нашему удивлению, Нилл посоветовал вернуть деньги.

История получилась затяжная; помню, в дневнике я привел следующее сравнение: «Будто ждешь удара в челюсть и не можешь ни уклониться, ни дать сдачи». Конечно, наши неполные ответы отнюдь не устраивали прессу; стратегия выдачи информации в час по чайной ложке наводила на мысль, что мы пытаемся скрыть нечто, тянущее на крупный скандал. Защита наша состояла в том, что Уильям Хейг по очевидным причинам не хотел поднимать дело с инвестициями на парламентских сессиях; и все-таки ущерб был велик. Нам удалось выкрутиться, лишь обнародовав все подробности; Тони еще выдал тогда журналисту Джону Хамфрису свое знаменитое: «Я — парень честный и прямой».

Урок мы усвоили: все факты рано или поздно выходят наружу. Сознаваться в собственной глупости — неприятно; до последнего надеешься, что спасет дозированная выдача подробностей. На самом деле такой путь приводит к обратным результатам. Окружающие подозревают вас в куда более тяжких грехах. Гораздо продуктивнее избрать стратегию полной прозрачности, сразу изложить дело в деталях. Скандал с Экклстоуном тянулся всего две недели — но, будучи нашим первым скандалом у власти, казался бесконечным.

Ваш покорный слуга вдобавок впервые ощущал, что огонь направлен конкретно на него. Позвонил мой отец, выразил мнение, что происходящее — это мой личный Уэстленд (мой брат в свое время оказался среди фигурантов скандала с вертолетами компании «Уэстленд» и также пережил пару пренеприятных недель). «Индепендент» напечатала статью, в которой называла меня фанатом «Формулы-1». Пришлось писать в редакцию и объяснять, что я «феррари» от «фиата» не отличу.

Все дело казалось нам чем-то вроде лейкопластыря, который от пальцев не отодрать. Тони буквально сон потерял. С дальновидностью, для меня самого неожиданной, я предрек неминуемое окончание этой истории и неминуемые в будущем куда более серьезные скандалы. Робин Батлер высказался Тони, что истинная проблема — в его, Тони, чрезмерной зависимости от политических консультантов вроде вашего покорного слуги. Сам Робин отговаривал Тони от встречи с Экклстоуном, хотя и не знал, что Экклстоун является спонсором. Впрочем, Робин был совершенно прав: в подобных обстоятельствах вина ложится на главу администрации.

Порой скандалы — это результат «косяков», не поддающихся логическому объяснению. В пример можно привести скандал, связанный с письмом премьер-министру Румынии с просьбой о поддержке в приобретении сталелитейного предприятия[187](2002). Для меня не было секретом, что Лакшми Миттал — донор лейбористской партии; учитывая случай с Экклстоуном, я убедил бы Тони не отправлять это письмо, если бы знал о предложении. Однако младший личный секретарь по внешней политике, служащий в Номере 10, насчет донорства Миттала был не в курсе. Не знал о нем и наш посол в Бухаресте. Оба решили, что со стороны премьер-министра письмо будет уместным, тем более что Министерство торговли и промышленности тоже написало. Факт написания и отправки письма вскрылся, и мы просто не сумели убедить людей, что такая ситуация возможна на Даунинг-стрит — в одной части здания пишут письмо, а в другой об этом ни сном ни духом. В итоге еще две недели нас поливали грязью; в умах британских граждан мы запечатлелись в соответствующем виде. Потом выяснилось, что отмыться куда как трудно. Снова в глазах общественности ваш покорный слуга играл «роль без слов»; все были убеждены, что злополучное письмо мной одобрено, что я наверняка обсуждал дело с нашим послом в Бухаресте, Ричардом Ральфом, которого знаю по посольству в Вашингтоне (мы действительно за десять лет до описываемых событий работали вместе, но с тех пор не общались). Программа «Новости в час дня» посредством искусной компоновки высказываний бывшего посла Великобритании в США Робина Ренвика попыталась убедить аудиторию в том, что я подменил пресловутое письмо. Я же ничего такого не делал.

Так уж исторически сложилось, что финансовые скандалы выпадают на долю лейбористов, в то время как консерваторам достаются скандалы сексуальные. Поначалу казалось, что и мы не отступим от традиционной канвы, однако вскоре выяснилось, что в плане секса мы не отстаем от верхушки консервативной партии. В десять утра 27 октября 1998 года мне позвонил Джек Стро, тогдашний министр внутренних дел, и сообщил новость, от которой у меня дыханье сперло, а именно: заместитель уполномоченного Лондонской полиции только что по телефону утверждал, будто бы Рон Дэвис, госсекретарь по делам Уэльса, обратился в полицейский участок на юге Лондона с заявлением о том, что его ограбил чернокожий «мальчик по вызову». На самом деле все оказалось гораздо сложнее. Через несколько минут Джек перезвонил, уже имея на линии этого самого заместителя уполномоченного. По словам зама, Рон Дэвис курсировал по Клэпхем-коммон, где «снял мальчика», с ним отправился к себе домой, чтобы заняться сексом, а «мальчик» оказался вором и с бог весть откуда взявшимися подельниками ограбил Рона. Я потребовал подробностей сего эксцентричного случая; зам заверил, что говорит правду (потом всплыли некоторые несостыковки). Я отыскал Тони (он позировал для печатного издания в официальной гостиной), изложил новость, получил задание вызвать Рона в «логово». Рона я поймал по мобильнику. Он примчался на Даунинг-стрит прямо из полицейского участка. Вообще-то Рон отличается изворотливостью, но тут он был совершенно подавлен, и в его объяснения верилось с трудом. В «логове» он отказался сесть, ходил кругами и говорил. Задавал вопросы, желая выяснить, что именно полиция нам поведала. Отрицал факт гомосексуального полового акта; в то же время его версия событий не выдерживала никакой критики. Тони все спрашивал, почему Рон отпустил служебную машину и вступил в разговор со злополучным растафарианцем, который, по утверждениям Рона, пригласил его отведать карри и выпить пива. С каждым словом история делалась все неправдоподобнее. Рон усиленно запутывал следы.