В другой раз я был потрясен журналистской двуличностью. В 2004 году я ехал на велосипеде из Номера 10 домой и вдруг заметил Бориса Джонсона, с которым имел шапочное знакомство. Джонсон, тоже на велосипеде, остановился на светофоре на Молле. Я приблизился к Джонсону, чтобы перекинуться словечком. Он стал расспрашивать о ссорах Тони и Гордона — о них тогда много писали в прессе. Я отшучивался; в частности, сказал, что их отношения — это шекспировская трагедия и очень сомнительно, чтобы Гордон когда-либо стал премьером. Джонсон принялся разглагольствовать о шотландцах и Макбете. Расставшись с Джонсоном, я тотчас забыл о разговоре и вспомнил лишь через несколько дней, когда в Мидлендсе ждал самолета, чтобы лететь в Дублин. Мне позвонили из пресс-службы Номера 10 и сообщили, что Борис Джонсон пересказал наш разговор одному своему коллеге из «Спектейтора», и вот, извольте радоваться — разговор появился в печати. Кстати, надо знать Бориса Джонсона; будучи в своем репертуаре, он приписал мне заодно и свои фразы — например, параллель между Гордоном и Макбетом. Вообще-то о разговоре с Джонсоном я упомянул одному сотруднику Гордонова кабинета; этот сотрудник сравнивал Гордона с трагическим героем Аристотеля, талантливым, одаренным человеком, которому постоянно мешают неискоренимые изъяны характера; дескать, в Гордоне сочетаются чрезмерная амбициозность Макбета, нерешительность Гамлета и склонность к скоропалительным выводам короля Лира; гремучая получается смесь. Гордон тогда просто взбесился; впрочем, моя неосмотрительность дала ему дополнительную розгу для битья Тони.

Наши отношения с прессой в качестве правящей партии начались очень неплохо. Мы стали этаким глотком свежего воздуха; в первое время нам даже удавалось удивлять. Вдобавок мы снабжали журналистов новым «материалом» — после надоевших историй о консерваторах. Политтехнологии работали на полную мощность. В 1998 году Питер Мандельсон сделал умный ход — сообщил журналистам, что Джон Прескотт добился уступок на внутриправительственных переговорах о признании профсоюзов; положительная оценка прессы помогла убедить Джона пойти на эвентуальный компромисс. Однако очень скоро отношения со СМИ испортились. В частности, порче много способствовало списание королевской яхты «Британия»[173]. В сентябре 1997 года Гордон поднял вопрос о дальнейшей судьбе этого судна. Тони умолял до принятия окончательного решения не сообщать, что яхта будет законсервирована. Однако уже через два часа нам названивали из «Индипендент», задавали вопросы, а там и статья появилась. Гордон, правда, ничего не сообщал Министерству обороны, а Джордж Робертсон публично отрицал наличие такого решения. Правительство в результате выглядело весьма непривлекательно.

Особенно раздражали бесконечные вариации на тему «личный авиалайнер Блэра». Мы, сколько были у власти, пытались разобраться со сравнительно несерьезной проблемой — что делать, когда допотопные «VC10» будут наконец изъяты из Королевского воздушного флота? У нас бы тогда не стало «своих» самолетов; на чем бы Ее величество и министры летали с официальными визитами? На саммитах Евросоюза мы были единственным государством, не имевшим правительственного самолета, а ведь таковыми располагали даже Ирландия, Латвия и Люксембург. Нам же приходилось арендовать чартерные личные самолеты, причем по завышенной цене. Стоит ли говорить, что в подобных средствах передвижения не предусмотрено ни специальных средств связи, ни соответствующего уровня безопасности? Всякий раз, когда мы поднимали тему покупки или лизинга самолета для правительства, Казначейство сообщало об этом СМИ, которые разражались репортажами о том, как Тони «присматривает» себе личный «авиа-Блайнер» с душевой кабиной и золоченой джакузи. Понятно, что мы сразу снимали «самолетный вопрос». В конце концов мы попросили Питера Гершона, выдающегося бизнесмена, главу Управления по правительственной коммерции, провести независимое исследование и выдать оптимальное решение. Когда Гершон рекомендовал взять в лизинг несколько самолетов и вертолетов, с тем чтоб сэкономить правительственные деньги, в прессе поднялся очередной ураган домыслов об «авиа-Блайнере»; мы отказались от этой затеи. Однажды мне пришлось выкручиваться из щекотливого положения. Стоял я рядом с королем Абдуллой в королевском терминале Эр-Рияда, а Тони как раз всходил на борт самолета, чтобы лететь в Сингапур лоббировать Олимпийские игры 2005 года. Британская компания «Бритиш Аэроспейс» незадолго до этого продала ВВС Саудовской Аравии истребителей типа «Тайфун» на пять миллиардов фунтов стерлингов. Его величество король Абдулла поинтересовался, почему это на киле самолета господина премьер-министра Великобритании красуется изображение швейцарского флага. Я понял, что думать надо быстро, очень быстро. Не мог же я сказать королю Саудовской Аравии, что самолет не наш, особенно в свете продажи «Тайфунов». Я сказал, что швейцарский флаг помещен на киль из соображений безопасности. Кажется, король удовлетворился ответом.

Увы: скоро отношения с прессой безнадежно испортились. Отчасти в том была наша вина — слишком уж хорошо мы затвердили уроки, извлеченные из положения оппозиционеров. Усвоив, что всякая негативно окрашенная история должна иметь опровержение, мы стали не в меру агрессивными; мы оспаривали все статьи до единой. Перебарщивали с репортажами, способствующими росту популярности; так, в 2000 году Алистер Кэмпбелл предположил, что Тони, произнося речь в немецком Тюбингене, имел в виду уполномочить полицию хватать хулиганов на ночных улицах и тащить их прямиком к банкоматам, дабы они сразу платили штраф за свое поведение. Еще мы пытались стравливать разные издания, например, давали материал эксклюзивно газете «Сан», тем самым наживая себе врага в лице газеты «Миррор». Таким образом, мы угодили в ловушку собственной приверженности максиме Джеймса Карвилла «Скорость убивает», которая, наряду с более известной максимой «Это экономика, болван!» появилась в Литтл-Рок во время предвыборной кампании Билла Клинтона. Нам казалось, надо немедленно реагировать на каждый репортаж. В январе 2001 года подсадка на скорость повлекла второе удаление Питера Мандельсона из правительства. Мандельсон на словах обелил одного из братьев Хиндуйя[174]. Совершенно загипнотизированные прессой, мы считали себя обязанными ответить на все журналистские вопросы до 11 утра, иначе истечем кровью. Поэтому мы сгоряча, не подумавши, уволили Питера Мандельсона; нет чтобы подождать результатов полного расследования всей аферы!

Нас погубил именно благоприобретенный профессионализм. Ибо если политтехнология и политтехнолог стали историей, значит, битва проиграна. Невозможно сообщить свой посыл, когда он, правильно понятый, сыграет против тебя.