– Гарри сказал, что я овца.

Сестра хихикает:

– Тогда как бы он меня-то назвал?

– Более матерой овцой!

Изабель поднимает свой бокал.

– За матерых овец! – провозглашает она. – Счастливого Рождества!

Прощай, Старый год. Рада видеть, как ты уходишь. И здравствуй, Новый год! Это просто новый день, но почему-то кажется новым шансом начать все сначала. Прошедший год был моим annus horribilis. А новый обещает быть annus-ом надежды. Если подумать, я всегда так говорю. Но до прошлого года я понятия не имела, насколько horribilis может быть annus. Но вы не должны говорить такое вслух, верно? Даже королеве не следует так говорить вслух[47].

Я провожала Старый год в одиночестве. Не потому, что меня никуда не пригласили. Приглашали – и Изабель (Рождество было потрясающим, но я не хотела злоупотреблять ее гостеприимством, а хотела побыть дома), Оливия и Дэн, которые позвали меня на ужин вместе с другими друзьями (они давно уже живут как семья, хотя еще и не женаты), и Анна-Мария, которая предложила мне поехать с ней в Гластонбери (вы наверняка догадались, что я ответила).

Короче, я осталась дома.

Одна.

И чувствовала себя прекрасно.

Оптимистично.

Потому что независимо от того, что поколебало мой оптимизм в предыдущем году, я всегда готова поверить, что в наступающем станет лучше. И к тому же я все еще беременна. Так что пока все идет хорошо. С Новым годом, с Новым годом меня! А Гарри пусть остается в прошлом году.

После этих выходных снова начнутся занятия в школах, а взрослые вернутся к своей рабочей повседневности. Пока, праздники. Пока, тихий Лондон.

Дороги снова окажутся забиты, а метро – переполнено. Жизнь продолжается.

Сегодня я должна встретиться с Пэтти, чтобы наконец-то наверстать упущенное и поговорить о моем возвращении на работу. Я надеюсь, что все выйдет по справедливости: шестнадцать лет работы должны сослужить мне хорошую службу. Хотя и сложно что-либо загадывать. Как бы вы отнеслись к сотруднице, которая ушла по причине смертельной болезни, потом решила вернуться назад по причине того, что болезнь была ошибкой, а потом и вовсе объявила о своей беременности? Не думаю, что все это одобряется корпоративными правилами. Но мне нужно снова выйти на люди и начать работать. Нужно перестать фокусироваться на своей беременности.

Тошнота вроде отступила, однако я посещаю туалет намного чаще, чем прежде. И это не осталось незамеченным на Рождество.

– Она опять пошла? – громко шептала София, прикрывая рот рукой, и они с сестрой украдкой захихикали, как будто это было их маленьким секретом. Я же ничего не могла с этим поделать. Когда мне казалось, что я чувствую какую-то влагу в трусиках, я должна была убедиться, что это не кровь. Просто обязана была!

Иначе я бы просто сидела и тихо паниковала.

Я пытаюсь медитировать. Анна-Мария дала мне соответствующий компакт-диск и показала несколько приемов. Это работает, но несколько не так, как задумывалось: мне трудно не рассмеяться, когда я пытаюсь тянуть звук «ом».

Мы с Пэтти договорились встретиться в кафе на Примроуз-Хилл. Я протискиваюсь мимо столов, заполненных семьями: взрослые уткнулись в свои смартфоны, а их дети – в айпады. Ни за одним столом не слышно беседы. Я усаживаюсь за столик на двоих в углу, твердо решив не допускать подобного в своей семье. В своей семье!

Наверно, я тороплюсь, позволив себе в это поверить. И в любом случае я не должна судить. Кто знает, какой матерью я буду? Не нужно забегать вперед.

Пэтти входит в зал и неуверенно оглядывается по сторонам. Я машу ей, и она, заметив меня, бросается ко мне с распахнутыми объятиями. Я поднимаюсь с места, и Пэтти прижимает меня к себе.

– Ты выглядишь чертовски здорово! – первым делом говорит она. Затем отшагивает назад и оглядывает меня. – Да, выглядишь отлично. А что насчет животика?

Я выпячиваю живот.

– Еще ничего не заметно. Просто талия расплылась.

– Ну, ты быстро вернешь ее обратно, – заверяет Пэтти.

«Я никуда не спешу», – думаю я.

Мы делаем заказ: кофе для нее и чай для меня. Я больше не пью кофе. Я осознаю, что грань между симптомами менопаузы, беременности и, возможно, даже умирания очень тонкая. Ваш нос, ваши вкусовые рецепторы и органы чувств могут порой промахнуться. Поэтому неудивительно, что возникла такая неразбериха. Со мной могла приключиться любая из этих вероятностей, но, полагаю, я вытянула лучший жребий.

– Господи, я так по тебе скучала! – говорит Пэтти. – Офис не тот без тебя. Хотя мы по-прежнему закупаем бисквитные печенья.

– Ха! Спасибо, – отзываюсь я.

– Но только посмотри на себя. Выглядишь прекрасно, учитывая все то, что с тобой случилось. Я-то всегда заедаю стрессы. Я бы стала куда тяжелее, если бы прошла через то же, что и ты. Но ты не такова, верно?

– Ну, кое-кто думал, что как раз такова.

– Зачем кому-то это придумывать? Странно. Хотя, на самом деле всегда найдутся какие-нибудь теоретики заговора.

– Например, мой так называемый парень.

– Гарри?

– Да, он.

Я вижу на ее лице потрясение.

– Так как он справляется с твоей беременностью?

– Никак.

– По правде, он никогда и не казался подходящим на роль отца.

– Тогда хорошо, что он и не отец.

У Пэтти отвисает челюсть.

– Не отец? – Ее глаза загораются от предвкушения интриги. – Тогда могу я спросить, а кто?..

– Спросить можешь. Но я не знаю ответа.

Почему-то мне хочется рассмеяться. И Пэтти, как я замечаю, тоже. Поэтому мы обе и смеемся.

– Чем же ты занималась, Дженнифер Коул? Я знаю, что ты обучена искусству сдержанности, но теперь вижу – ты превзошла сама себя.

Я рассказываю Пэтти про случай на пустоши, и на ее лице – ошеломленный трепет. Она достает телефон:

– Давай погуглим? Я хочу посмотреть, как он выглядит. Как его имя?

Я вздрагиваю.

– Говорю же тебе. Я без понятия. Я даже не спросила.

Пэтти даже взвизгивает от смеха. С других столиков на нас начинают коситься.

– Извини, – смущается она, – постараюсь держать себя в руках.

– Тебе не обязательно. Не в моем присутствии. По крайней мере, мы на одной волне.

– Знаешь что? Если бы я думала, что умираю, и какой-то великолепный парень появился, как призрак, на пустоши, я бы поступила точно так же. Я бы раздвинула ноги и сказала: «Забери меня в вечность, красавчик».