ними общих предков. Многие принесли на голове глиняные кувшины, чтобы зачерпнуть воды из благословенного источника. Земледелец провинции Бигорр, круглоголовый и крутошеий, напоминает римского цезаря. Крестьянин из Беарна, напротив, живостью черт больше походит на галла. А баск, который по происхождению ни римлянин, ни галл, но древнее и чужероднее тех и других, неподвижен, словно пень. Он может часами стоять на одном месте, выпятив грудь, вздернув острый подбородок и устремив суровый взгляд в одну точку. Много испанцев пробрались сюда через границу, поодиночке и группами. Они надменно стоят в сторонке, театрально завернувшись в свои бурые плащи. Красные и белые капюле женщин, голубые шапки мужчин из Беарна, темные береты басков, мундиры драгун – все это при взгляде сверху кажется разноцветным человечьим лугом на весеннем празднике Господа.

Комиссар полиции облачился в парадный мундир и белые лайковые перчатки. Жандармы, численностью в несколько бригад, вышагивают строем в парадной форме и при перчатках, как приказано бароном Масси. У Старого моста занял позиции лейтенант с полуротой Сорок второго линейного полка. Его задача – защитить бастион просвещения от Дамы. Впрочем, Просвещение и Прогресс также прислали сюда своих любопытных гонцов. Почти все завсегдатаи кафе «Французское» явились сюда, за исключением Дюрана и Лафита. Единственные представители власти, оставшиеся дома, – церковники.

Часть селян прибыла на конных повозках. Некоторые въезжают верхом на лошадях в реку, чтобы подобраться поближе к Гроту. Иные повозки не выдерживают груза и разваливаются. Люди взбираются на деревья, на скалы, и все же лишь у немногих есть надежда что-то разглядеть. Зато большинство, которые лишены такой надежды, полны готовности лицезреть чудо глазами этих немногих.

Когда появляется Бернадетта, толпа встречает ее бурей оваций и ликования – так встречают разве что императора после выигранной битвы. Жандармы Лурда, во главе с д’Англа сопровождающие Бернадетту в роли телохранителей, невольно превращаются в своего рода княжескую лейб-гвардию. И комиссару полиции, к своему стыду, приходится, словно герольду и гофмаршалу, прокладывать в толпе путь этой безумной, сводящей с ума всю Францию, к подмосткам ее безумств. Причем безумная настолько безумна, что, по-видимому, даже не радуется своей славе. Разве девочке четырнадцати-пятнадцати лет когда-нибудь, с тех пор как стоит мир, выпадал на долю такой почет? «О благословенная! – кричат люди. – О Бернадетта!» И падают перед ней ниц, и прикасаются к ее деревянным башмачкам, и дотрагиваются до ее рук, и стараются поймать полу ее выцветшего капюле. Но она лишь тревожно глядит прямо перед собой и страдальчески морщится, когда приставания становятся слишком назойливыми. О строгая Дама, почему не наделили Вы душу своей избранницы хотя бы малой толикой сладких радостей тщеславия?

Душа Бернадетты настолько переполнена страхом, что в ней не находится места для каких-то других чувств. Будет ли этот четверг последним? Или же благая милость уже сегодня иссякнет? Она стоит в пустом пространстве, в стороне от толпы, окруженная лишь своей свитой. Около пятидесяти человек получили у жандармов разрешение сопровождать ее нынче – это члены ее семьи, соседки, Дозу, Эстрад, Кларан и другие. Бернадетта уже опустилась на колени, и, значит, Дама явилась! На колени! Словно по команде, все двадцать тысяч становятся на колени. После некоторых колебаний жандармы следуют их примеру. Остается стоять лишь комиссар полиции, охранитель порядка этой мистерии; но чувствует он себя при этом весьма неуютно. Бернадетта кланяется, улыбается, осеняет себя крестным знамением. Тут уж и Жакоме медленно опускается на одно колено, что вызывает в толпе лавину язвительных смешков.

В этот четверг не происходит ничего такого, что могло бы удовлетворить надежды толпы. Дама, как и Бернадетта, совсем не питает склонности к лицедейству и не желает поддаваться страстным ожиданиям зрителей. Она постоянно уклоняется от зрелищных эффектов. Так что остается обычный ритуал: поедание травы, мытье лица и рук, питье воды, молитва по четкам, поклоны, улыбки, испуг, вздох облегчения, напряженное вслушивание, шепот. Через полчаса все кончается, так что ожидания двадцатитысячной толпы паломников остаются неудовлетворенными. И тем не менее буря аплодисментов, завершающая зрелище, не уступает предшествовавшей. Бернадетта поднимается с колен. Лицо ее сияет от счастья. Мать, сестра, тетки, мадам Милле, мадам Бо, Пере, Жанна Абади, Мадлен Илло – все набрасываются на нее с вопросами:

– Что она тебе сказала?.. Она еще явится?.. Это было в последний раз?.. Надо ли тебе еще приходить к Гроту?..

Бернадетта с обычной готовностью отвечает:

– О да, она еще явится. Но к Гроту мне больше приходить не надо…

– Тебе больше не надо сюда приходить?

– Да нет же, когда она вновь явится, тогда мне надо будет опять прийти к Гроту.

– А когда она вновь явится?

– О, об этом она даст мне знать, – отвечает Бернадетта таким тоном, словно речь идет о ком-то уехавшем ненадолго и собирающемся известить о своем возвращении письмом.

– А каким образом она даст тебе об этом знать? – спрашивает Бернарда Кастеро.

– Этого, тетя, я не знаю сама.

Бернадетта преисполнена блаженством. Именно благодаря передышке, которую Дама дает ей и себе, на нее нисходит покой, который есть не что иное, как спокойное созерцание сбывшейся радости. Великие две недели истощили силы Бернадетты. Ясно, что Дама предоставила ей эту передышку, чтобы она могла собраться с мыслями и вкусила плоды этих дней. Передышка ей очень кстати, чувствует Бернадетта. У Дамы есть дела где-то еще. Наверняка она тоже устала от частого появления на людях. Бывают же разлуки во благо, даже для преданно любящих, ибо и любви нужно какое-то время, чтобы передохнуть.

На площади Маркадаль и в узких окраинных улочках Лурда праздник двадцатитысячной толпы отдается весьма ощутимым эхом. Запасы съестного и напитков угрожают вот-вот истощиться. Казенаву приходится послать подводу в Тарб, чтобы доставить в город несколько бочек вина и кое-какие продукты. Владелец кафе Дюран вынужден взять прямо с улицы дополнительного официанта. Перед трактирами выстраиваются очереди жаждущих еды и питья. Деловые люди Лурда, как прогрессивного, так и консервативного толка, начинают ощущать привлекательность Дамы из Массабьеля.

На обратном пути свита окружила Бернадетту плотным кольцом, а то бы любовь бигоррских крестьян разорвала ее на части. Каждый бы хотел обнять ее и прижать к груди. Лишь с величайшим трудом ей удается проскользнуть домой в кашо. И только тут выясняется главное событие дня, так как Бернадетта вначале не придала ему никакого значения. Мать Антуана Николо спрашивает ее:

– Дама так и не назвала тебе свое имя?

Бернадетта погружается в раздумье. Потом начинает рассказывать:

– Вслух я не спросила. Но она почувствовала, что я мысленно ее об этом спрашиваю. Тут она вдруг немного покраснела и