– И первого убитого. Совесть не мучает нисколько, он с оружием был, и не меня, так товарища застрелил бы, но лицо помню. И уж точно не смогу предсказать чье-то будущее. Особенно незнакомого. Я не гадаю. Знаю. И в курсе результата двадцатого столетия для страны и мира. Может быть, войны, в которой погибло сорок миллионов, не считая с Китаем и Японией, можно избежать, убрав парочку ключевых фигур. Мало нам Первой мировой?

Неизвестно, понял ли он, здесь она просто Великая, однако уже несло.

– Может быть, убив знакомых деятелей, я сделаю только хуже. Много месяцев, как очнулся, все пытаюсь прикинуть последствия своих действий. И когда решу – надо приступать, иначе станет поздно, переступлю через кого угодно.

– Но ведь это все может быть сон!

Похоже, ничуть не сомневается в готовности убивать. И правильно. Цель не изменилась, лишь подход иной.

– В октябре тысяча девятьсот двадцать девятого года произойдет обвальное падение курса акций на Нью-Йоркской фондовой бирже. Это отразится на всем мире, и назовут Великой депрессией. Если мое предсказание не сбудется, можете смело записывать в сумасшедшие.

– А раньше?

Проверить хочет. Ох, если б настолько был предусмотрительный. Я знал историю Германии после начала Великого кризиса и немного СССР, как запасной вариант. Но под репрессии неохота было попадать и со Сталиным общаться тем более. Не от него зависело начало. От Адольфа. А почему подробнее – не смотрел, так не собирался же попадать раньше. Точнее, считал невозможным. Ну, скажу, кого выберут следующим премьер-министром Великобритании и президентом США. А вдруг нечто изменилось? Ходить надо с козырей. И дай бог, чтоб Великой депрессии не случилось. Пока все не особо отличается, кроме неизвестно с каких щей побежденных большевиков.

– Вы помните, что произошло в мире в тысяча восемьсот семьдесят пятом году в подробностях?

Он невольно отрицательно мотнул головой.

– Антитурецкое восстание в Боснии! – радостно доложил, вспомнив.

– Все! Вот и я приблизительно столько же помню о тысяча девятьсот двадцать седьмом – тысяча девятьсот двадцать восьмом годах. Молод был и больше о девушках думал. Китай отменит все неравноправные договоры. Когда точно, увы. Одно могу сказать с уверенностью: серьезных катаклизмов до двадцать девятого года нас не ожидает.

Хотя хрен его знает. Здесь же политика другая, но пускаться в дополнительные откровения излишне. Точно за психа примет. И так много сказал. А про дальний прицел не ко времени. Не поймут меня. Это на своей шкуре почувствовать нужно.

– В общем, – ставлю точку, – даже если у меня мозга за мозгу заехала, от кое-каких знаний будущего пока никому плохо не стало. И если мы с господином Столяровым, – он все равно видел и заверял договор с Феликсом, – сварим то, на что надеюсь, множество жизней будет спасено. Буквальным образом. Это не от головной боли лекарство. Настоящее открытие, которое в том мире сделали лет через десять. Не вижу ничего плохого в помощи людям.

Помолчал и продолжил:

– Сделайте одолжение, не только с хорошими знакомыми, но и с женой моими откровениями делиться не надо. Спокойней всем. Ведь если я прав и не сумею сломать историю, вашему сыну как раз на той войне и доведется побывать. А там двадцать с лишним миллионов жителей России убили. Половина из этого числа гражданские.

Опять пауза. Молчит. Глаза стеклянные. Да, такое нелегко переварить.

– Вы что-то привезли?

Он молча протянул портфель. Пришлось тянуть за собой в тепло за руку. Просто переставлял ноги машинально.

Мамаша выставила чай, и, так же не думая, точнее, о чем-то своем размышляя, Сергей Александрович принялся прихлебывать, невпопад отвечая на вопросы. А я стал изучать документы. Договор с ПМЗ. Приятно и выгодно. И мне, и им. У них детали оптом и половина от уже продаваемых моделей, если практически не все. А мне денежка начнет капать без малейших усилий. В этом и выгода патента.

Выписки из банков. Хм… А почему оба – Ротшильдов? Нет, фамилию я знаю и про довоенную финансовую мощь слышал. С тех пор многое изменилось. Австрийская ветвь вроде бы прогорела… Или еще прогорит? Ох, как плохо, когда такие важные моменты не помню. Да, я учил совсем не то. Подходы к будущему фюреру и Черчиллю. Кто ж знал, что так повернется.

– И что там? – спросила Ульяна, не выдержав.

– Да времени-то прошло всего ничего. Откуда возьмется?

– А все-таки?

– Восемьдесят два фунта и почти триста франков, – называю окончательную сумму.

– Франки нынче идут за тридцать семь копеек, фунт стерлингов девять с полтиной, доллар – два рубля, – выдала она неожиданную справку.

– В Америке нет столько инвалидов войны, – подал голос Сергей Александрович. – Не проявляют пока заинтересованности.

А! Дошло. У нас же привязка к золоту, и курс не плавает. А я уже бог знает что подумал.

– Где-то восемьсот восемьдесят рублей вместе выходит. – Катя считала на бумажке.

– Двести с лишним в месяц, палец о палец не ударив? – Ермолай был возмущен, как будто всю жизнь трудился не покладая рук. Хотя понять его можно. Это ж раз в десять больше, чем получают на фабрике. Николка где-то около сотни ковал до моего появления. И это много по масштабам получающего жалованье. Вся семья неплохо жила за его счет.

– Езжай, сынок, в Москву, – сказала твердо Ульяна. – Ты ж говорил, есть солидные клиенты?

– Ага.

– Нечего тебе у нас делать. Другого ты полета птица.

Я невольно вылупился оторопело на толстую бабу, числящуюся моей мамашей. Вот так ломаются шаблоны. Никогда б не поверил в ее готовность отказаться от возможности присосаться к таким деньжищам. Жадная до безобразия и спокойно отпускает из-под присмотра. Какая ни есть, а мать и меня любит. Не только Катю. Хочет для детей счастья. И хватает ума понять, что не нуждаюсь уже ни в ее защите, ни опеке. А деньгами не обижу в любом случае.

В поезде, как всегда, вагон битком набит. Ладно, в мое время на работу ездили общественным транспортом. Этим-то чего дома не сидится? Может, в следующий раз купить билет в более приличный вагон, хотя б желтый[19]? Но моя немецкая часть души сильно по этому поводу переживает не хуже мамашиной. Зачем зря тратить деньги, тут и сидеть всего ничего. Правда, крепко несет потом, табаком и вонючими портянками, но достаточно быстро перестаешь замечать, притерпевшись.

У окна напротив сидела красивая девушка. В вагоне надышали, и было тепло, поэтому пальто она расстегнула, а меховую шапочку сняла, положив на колени. Прическа современная, короткая стрижка, и явно побывала в парикмахерской недавно. Волосы правильно уложены, и платье обтягивает заметную грудь. Очень приятный вид. Конечно, ткань недорогая, и до элегантности Анны и ее нарядов далеко. С деньгами явно напряженно, иначе б не села в общий вагон, но на фоне остальных в валенках и тулупах, громко нечто орущих друг другу и с мордами поперек себя шире, приятнейшее зрелище. Здесь стандарты красоты несколько иные. Баба должна работать не хуже мужика и даже брюхатая в поле трудиться до последнего момента. Такие все коренастые, крепкие и мордастенькие. Коня на скаку остановят и избу при случае развалят одним ударом. А у меня глаз привык к иному. К изящным и спортивным фигуркам. Поэтому смотрел с удовольствием на покрасневшую с мороза девушку без кустодиевских габаритов и с красивыми ножками в легких ботиночках не по сезону. Почему-то она казалось знакомой. Но не лечил в последнее время. Точно.