Надо сказать, что карьера отца нашего героя Ивана Алексеевича задалась сразу: как и его отец, он с отрочества служил царевым стольником, в 1682 году был пожалован чином окольничего и послан воеводой в Смоленск, а и затем в Астрахань. Но поистине стремительно взошел Иван Мусин-Пушкин уже при Петре, который в приватных разговорах часто называл его “братцем”. Он получил боярство, а после Полтавской баталии, где “был от его величества неотлучен”, и высокий чин тайного советника.

Женатый на племяннице патриарха Иоакима Мавре Савеловой, Иван еще при жизни этого пастыря глубоко вник в дела духовного правления и оставался небезучастным к ним и при следующем патриархе, Адриане. Потому именно Иван Алексеевич возглавил в 1701 году Монастырский приказ – светское учреждение, управлявшее церковными имениями в пользу государства. И вовсе не случайно Петр поручил ему сколь масштабную, столь и скрупулезную работу по сбору копий с древних рукописей (летописцев, хронографов, степенных книг, жалованных грамот великих князей московских) для сохранения памятников русской старины. Государем были оценены широкая эрудиция “братца”, его знание истории, полученное от родителей, и то, что Иван был отчаянным книгочеем и собрал знатную библиотеку книг самого разнообразного содержания.

И вот уже Иван Алексеевич начальствует на Московском печатном дворе, редактирует, готовит к тиснению первые русские книги гражданского шрифта, о чем ведет оживленную переписку с царем. Заслуги Ивана Алексеевича были столь впечатляющими, что Петр возвел его в 1710 году в графы, в 1711 году, когда был учрежден Сенат, назначил сенатором, а в 1723 году – членом Высшего суда. Иван Мусин-Пушкин был непременным участником оргий и вакханалий недоброй памяти Всешутейшего, Всепьянешего и Сумасброднейшего собора, где выступал под шутовским именем Иоанникия, митрополита Киева и Галиции. Известно, что в этой заведенной Петром институции государственного смеха все переворачивалось с ног на голову, сакральное объявлялось абсурдным, а профанное сакральным. И то, что Мусин-Пушкин занимал две церковные должности: серьезную – руководитель Монастырского приказа, и шутовскую – потешный митрополит – сулило ему все новые и новые царские милости и щедроты.

Современники отзывались о графе Иване, как о человеке даровитом и умном, однако пронырливом, изворотливом и до чрезвычайности “подлого характера и придворного низкопоклонства”. Известен случай, когда граф, желая подольститься к Петру, стал превозносить до небес его заслуги, всячески принижая при этом его отца, царя Алексея Михайловича. Тогда император схватил его за плечи и гневно сказал: “Унижая отца моего, ты огорчаешь меня более, если б ты унижал меня самого. А тебе хорошо известно, что у тебя меньше, чем у кого бы то ни было, прав нападать на моего отца”. После сего Петр обрушил на него град ударов своей знаменитой трости. И Мусин-Пушкин со словами “Виноват, государь” раболепно поцеловал каравшую его руку.

А вот наш герой, сын Ивана Алексеевича, Платон, в отличие от отца, был смел, отважен, решителен, обладал обостренным чувством собственного достоинства и верностью кодексу дворянской чести. Он ни перед кем не прогибался, не скрывал презрительного отношения к подлецам и пролазам, даже самым сиятельным. Отличался раскрепощенностью, остроумием и, как говорила Екатерина II, “свободоязычием” – свойством, столь редким в сервильной среде придворных льстецов.

Надо сказать, что Петр с самого начала проявлял к Платону повышенное внимание и заботу, называя его в шутку “господином племянником”. После того, как тот получил надлежащее домашнее образование, царь рассудил за благо направить его учиться в Европию. И вот Мусин-Пушкин объявляется в Париже с рекомендательным письмом, адресованным свояку Петра (они были женаты на двух сестрах Лопухиных), российскому послу князю Борису Куракину: “Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника Нашего Платона, которого вам, яко свойственнику, как свойственника рекомендую. – Петр”. Подробностей заграничного школярства нашего героя не находится, кроме одной характерной детали, свидетельствующей о широте души этого русского студиозуса. Знаменитый Арап Петра Великого, Абрам Ганнибал, обучавшийся тогда в парижской военно-инженерной школе, в своих письмах к секретарю царя Алексею Макарову жаловался на нищету и долги, добавляя: “ежели бы здесь не был Платон Иванович, то я бы умер с голоду. Он меня по своей милости не оставил, и я обедал и ужинал при нем все дни”.

По просьбе престарелого отца, остро нуждавшегося в поддержке, Мусин-Пушкин частенько наезжал в родные пенаты. И Петр всегда был чрезвычайно рад таким встречам. Великий реформатор понимал, что обрел в лице племянника талантливого и умного исполнителя своих грандиозных преобразовательных планов. “Политичный” кавалер, владевший несколькими иностранными наречиями, блестяще образованный, Платон в то же время был и ревностным российским патриотом (слово это будет введено в русский язык вице-канцлером Петром Шафировым в 1722 году). Его галантные манеры и европейский лоск особенно выделяли его, поскольку и сама природа наградила его весьма привлекательной наружностью, благородной осанкой, статью, отменным сложением. Добавим к этому знатность рода графа Платона – и портрет одного из самых завидных российских женихов той поры будет завершен.

Неудивительно, что монарх решил устроить счастье своего “господина племянника” и сосватал ему богатейшую невесту, младшую дочь сибирского губернатора, князя Матвея Гагарина (по иронии судьбы, казненного впоследствии за непомерное казнокрадство). Сговор состоялся, и уже был назначен день свадьбы, но нежданно-негаданно строптивая княжна прямо из-под венца сбежала в монастырь и приняла монашескую аскезу. Как ни возмущался Петр, как ни усовещивал беглянку разгневанный отец – все без толку. На сердце Платона Ивановича, так и не уразумевшего резоны своего амурного афронта, легла тяжелая печаль.

И панацею от душевных невзгод Мусин-Пушкин находит вдали от дома, в государевой службе на дипломатическом поприще. С 1716–1719 гг. граф состоит при миссии посла князя Бориса Куракина во Франции и Голландии. В 1719 году Петр посылает его эмиссаром в Данию, вести судьбоносные для России переговоры о военном сотрудничестве двух стран. Причем царь даёт Платону поручения самого деликатного свойства. Так, 3 июня 1719 года он вручает ему секретную инструкцию о возможном французском посредничестве при заключении русско-шведского мира, в коей предлагает заменить своего парламентера барона Шлейница “министром российской нации”. И граф исполнил волю монарха в точности, как, впрочем, выполнял и прочие дипломатические задания императора в Гессен-Касселе, Гааге или Париже.

Возвратившись из чужих краев, Мусин-Пушкин был прикомандирован к особе его высочества герцога Голштейн-Готтопского Карла-Фридриха, находившегося в России в качестве жениха дочери царя, цесаревны Анны Петровны. Претендент на шведскую корону, августейший жених был принимаем при Дворе с особой торжественностью и, как это водилось в петровские времена, торжества эти сопровождались обильными приношениями Ивашке Хмельницкому (то есть беспробудным пьянством). И не кто иной, как Петр, буквально заставлял каждого опустошить кубок “большого орла”, так что гости не вязали лыка и едва стояли на ногах. Как же держится на таких раутах наш граф Платон? Голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц составил описание празднества с участием герцога по случаю спуска российского корабля “Пантелеймон” 27 июля 1721 года. Он сообщает о всеобщем “совершенном пьянстве” и “дурачествах, какие были сделаны [опьянелыми гостями] в продолжение нескольких часов”. И далее о Мусине-Пушкине, который “нарочно притворялся пьяным”. “Конечно, – резонерствует Берхгольц, – [граф] должен был воздерживаться от питья, потому что находился при герцоге, однако ж не имел надобности так страшно притворяться, как он это делал”. Впрочем, такое притворство помогло Платону, не прогневив Петра, охранить высокую особу герцога от докучливой толпы пьяных почитателей.