— Ладно, Емельян Прохорович, ты заслуги не перечисляй, сами помним. Лучше скажи, как это тебе стукнуло на праведный путь стать?

Потерев лысину, Артюхин недовольно пожевал губами.

— Можете верить, а то как хотите. — Артюхин взглянул в тот угол, где висели старые образа, лики их от времени потемнели и с трудом отличались от такой же темной, съеденной временем позолоты окладов.

— А все с тех самых пор и произошло, как ко мне один ваш заскочил бешеный, спит вон вместе со всеми. Винтовку отобрал, кричи, говорит, караул, мол, ограбили. А как тут закричишь? Коль полицейские, не могут они у старосты отобрать, коль партизаны, как живыми оставили? Пришлось мне другую винтовку доставать, была припрятана. Вот с той поры и зашевелилась во мне мыслишка. Брешет, думаю, немец, Волгу перешагнул, а тут вон такие, как этот, ходят, свою власть обратно уставляют. — Артюхин опять кивнул на спящих. — Нет, думаю, оно не так. Ну, потом, в городе повешенных увидел — три бабы, да мальчонка лет двенадцати, языки повылазили, распухли. Пристегнуты на них объявления, вроде партизаны. Вот я и постоял перед ними, пришел такой момент, кожу у меня свернуло холодом… Э-э, да что там говорить…

Он помолчал и, тяжело огладив колени, поднял голову, стараясь поймать глаза Батурина.

— Вот в соседней деревне, в Панкратовке, староста тоже партизанам служил. Тот с самого начала. А вот неделю назад партизаны с Украины наскочили проходом, по ошибке шлепнули. Вот как. Умирать, оно, конечно, все равно, да лучше без сраму.

— Вешкина очень жалко. Это крупная потеря. Вешкин очень ценный был человек, продуктов мы от него много получали. Нам бы побольше таких старост. Да что ж… Такой случай на моей памяти пока один-единственный. — Батурин затушил окурок. — Ну, что, Емельян Прохорович, давай немножко отдохнем. Ты, кого надо, предупреди, пусть последят. Ребята перетомились, отоспаться надо.

Артюхин поднялся, кашлянул.

— Насчет сторожбы не опасайтесь. Сам отвечать берусь, с меня спрос.

23

Группа Батурина успела за четыре дня связаться с Ржанском; набросав на сани сухих дубовых дров, туда съездил Артюхин. Возвратился под вечер, мрачный, на вопросы сначала отнекивался, потом смачно выматерился. Несмотря на официальные документы из волости, дрова бесплатно отобрали немцы для госпиталя и наказали привозить еще; правда, они бросили ему в сани старый скелет из анатомического кабинета и, глядя вслед, ржали. Кости, связанные проволоками, подрынкивали, Артюхин шепотом матерился, а свернув за угол, сбросил скелет в первом удобном месте.

— Это как называется? — горячился Артюхин. — Я им бумажку, значится, с блямбой, со штемпелем, то есть как я ихний староста, а он мне, значится, в награждение шкилет на воз? И руками махают, пошел, мол, пошел. А патруль навстречу, и долой голова. Скажет, немецкого Гитлера позоришь, шкилет на проволоках показываешь по городу.

Нет, Батурину нравился этот мужик, было смешно выслушивать его почти детскую обиду на немцев.

— Дело я ваше сделал, как было обсказано. — Артюхин помолчал, поскреб щетину на щеках. — Вот так. Немцы в городе удоволенные ходят. Говорят, совсем Сталинград того… кончили. Теперь, мол, лопочут, окончательная для них победа вышла. Брешут, я думаю, — добавил он неуверенно.

Батурин прикидывал, когда можно будет после поездки Артюхина в город получить нужные сведения, сказал:

— Дня через два опять придется съездить в город с дровами. Ничего, Емельян Прохорович, по последним сводкам в Сталинграде по-прежнему идут ожесточенные бои. Немцы-то уже третий месяц трубят одно и то же: «Сталинград взят». Они, если помнишь, в сорок первом и Москву взяли.

— Как не помнить, — отозвался Артюхин. — Значится, мне опять того, дровишки готовить?

— Готовь. И не тужи, Емельян Прохорович, нам еще не скоро помирать. Пойду я, постою у тебя на дворе, подышу. Как у тебя дочки-то, не разнесут?

— Их дома нету, их бабка, теща моя, в гости увела, чтой-то второй день загостевались. Вот видишь, — сказал он, перескакивая на другое. — Хорошо, что тогда мерин мой возвернулся из лесу, как его этот ваш Рогов забрал. Пригодился сейчас. А то он на меня орал тогда, значится, ишь ты, говорит, чувырла (это я, значится, чувырла), собственность развел. Вот тебе и собственность — оно когда как, и к месту, значится, бывает.

Выйдя во двор (рубленый, прочный забор больше двух метров в высоту), Батурин огляделся по сторонам, прошел к сараю и сел на сани. Из-за забора торчали ветки яблонь в густом инее, на заснеженную крышу сарая слетела ворона, скакнула, увидела Батурина и, подпрыгнув, скрылась за сараем, потом пролетела над двором. «Вот осторожная птица, — подумал Батурин с одобрением. — Все-таки еще раз пролетела, убедилась».

Сколько себя помнит, Батурину всегда не сиделось на месте, стоило ему попасть домой на две-три недели, и его уже начинало тяготить спокойствие, знакомые стены на десятый день становились ненавистными, привычные вещи лезли в глаза; он усмехнулся, сейчас больше всего на свете ему хотелось хоть на один день попасть домой. Впрочем, года еще нет… Скоро год, как он у Трофимова. «Сбросили меня третьего марта. Сегодня — двадцатое ноября — восемь месяцев. Третий день торчим здесь без толку… И еще неизвестно, сколько потребуется. Конечно, нужно подождать, пока Артюхин еще раз съездит в Ржанск, возможно, там и удастся что-нибудь уточнить».

Из сеней вышла хозяйка, покосилась на Батурина и понесла корове пойло, тяжело перегибаясь с ведром в одну сторону. Она осторожно выбрала место, чтобы не перекосить, поставила ведро, открыла дверь сарая, выпустила некрупную пузатую коровенку, поболтала в пойле рукой, чтобы привлечь ее внимание. Корова подошла, шумно нюхнула, нырнула мордой на дно, к гуще, и хозяйка хлопнула ее ладонью по спине.

— А ну, Бурка, не балуй, я тебя!

Корова, выудив вареную свеклу, вытянув голову, тщательно пережевывала, с морды стекала вода. Батурин поймал себя на том, что ему интересно смотреть, раньше это прошло бы мимо него незамеченным и вообще раньше все, кроме него самого, казалось ему нестоящим, второстепенным, война словно перевернула в нем все прежние основы.

24

Ночи становились темнее и все удлинялись; и усиливались сухие, к утру, жесткие морозы. Рогов ворочался, вздыхал: «Бока болят; сроду столько не приходилось спать». Он скучал; днем можно было перекинуться в карты, сходить погреться в хозяйскую половину.

Наутро Артюхин должен был ехать в город с дровами и уложил воз, экономно, по-базарному; все-таки на этот раз он, несмотря на шутки Батурина, думал продать дрова и не попасться немцам. Но уже в полночь Артюхин, торопливо впотьмах нащупав Батурина, разбудил его:

— Вставайте… гости пожаловали! Слышишь?

Прислушавшись, Батурин ясно услышал голоса, ржание коней, возгласы.

— Они все на санях, саней сто будет. И кони хорошие. Пулеметов пять или шесть. Значится, Федота Рокосеева взяли, отъезжать скоро будут.