— Ничего, пень.

25

С самого начала Юрка Петлин был счастлив: Батурин взял его в свою группу, то есть поставил знак равенства с прославленными Роговым, Веретенниковым, Скворцовым, и Юрка чувствовал себя на седьмом небе. Он следил за собой, стараясь казаться солиднее, старше. Он любил лошадей с детства и сразу жадно схватился за вожжи; когда они свернули с дороги в лес и выбрались в поле, он почувствовал себя в своей стихии.

Юрка не помнил такой темной ночи, хотя в поле было светлее, чем в лесу, по неглубокому снегу мерин шел по-прежнему хорошо.

Юрку любили в отряде, и он знал, что его любят; не высокий, а именно длинный по-юношески, с тонкой, худой шеей и мягким, полудетским еще лицом, он все свое свободное время старался чему-нибудь выучиться; на занятиях подрывников, в «оружейной мастерской», где из артиллерийских снарядов выплавляли тол на самодельные гранаты, он даже пытался сам сконструировать магнитную мину, не пропускал ни одного занятия по разбору той или иной диверсионной операции. Эти занятия проводили Батурин и Трофимов. Втайне Юрка мечтал стать самым знаменитым подрывником, чтобы о нем напечатали в газете там, на Большой Земле.

Его любили за молодость, за веселый, открытый нрав, и Юрка любил в отряде всех людей, и всех лошадей, и только с Шурой не мог разговаривать, при встречах терялся, старался как-нибудь вильнуть в сторону. От этого и со Скворцовым у него изменились отношения, но если Юрка знал и терзался, то Скворцов ничего не подозревал, не замечая в вечной спешке, продолжал считать Юрку все тем же мальчишкой, школьником. Юрка даже заметил, что Скворцов обижается, если его называют не по имени-отчеству, а по фамилии.

— Правее, Юрка, — сказал Рогов. — Дай-ка мне вожжи, отдохни. Руки зашлись?

— Ничего, — бодро соврал Юрка, хотя руки у него совсем закоченели; он отдал вожжи и сунул руки за пазуху, к голому телу. — Сейчас бы…

— Чего? — спросил Скворцов, и Юрка, хотевший сказать про сто граммов, сказал:

— Чаю бы сейчас горячего послаже.

Начинало виднеть, уже можно было различить не только круп лошади, но и дугу.

— Не сбиться бы, — сказал Батурин, соскочил с саней и несколько минут бежал рядом, чтобы согреться..

Юрка тоже соскочил, происходящее его захватывало, и поле, и темнота, и ноющие, отходящие от холода пальцы, и что их пятеро против трехсот, и что самый настоящий немецкий автомат на шее, и что он умеет из него так ловко стрелять. Юрка боком шлепнулся на сани, отдышавшись от быстрого бега, и, чувствуя, как горячеют лицо и руки, сказал:

— Наверное, уже проехали пятнадцать, пора бы Стешину быть.

Ему никто не ответил, у всех была та же мысль, но они успели еще быстрее, чем за час, и успели поднять народ, в селе набралось почти сорок вооруженных человек, шестнадцать — партизанский пост, двадцать два человека из сельской самообороны. Пятеро во главе с Роговым ушли за околицу, на ту дорогу, откуда ожидались замаскированные каратели. К ним, именно к ним, у Рогова был свой счет. Теперь он уверился совершенно, почему немцам в начале лета удалось подойти к стоянке отряда незаметно. Выдавая себя за партизан, эти гады снимали часовых, целые посты, просто голыми руками! Поэтому Рогов не думал сейчас, что карателей в семь раз больше, в таких ночных засадах успех зависел совсем не от количества.

Подхлестывая себя нетерпеливым ожиданием, он весь собрался в тугую пружину, ему хотелось скорее рассчитаться.

Рогов расположил людей по двое у крайних хат, а двух, одев потеплее, выслал далеко за село, приказав в село впускать всех, а из села — никого.

Скворцов, Юрка, еще пятеро устроились с автоматами, гранатами и ручным пулеметом в церкви, на сельской площади, с другой стороны, в здании сельсовета, засел Батурин; припомнив еще раз все, что ему было известно об этих неизвестных, выдающих себя за партизан, он отбросил колебания и сомнения и только ждал. Ему редко приходилось участвовать в открытом бою, и его не покидало чувство азарта. «Вот скотина, — весело обругал он самого себя. — Даже за собой наблюдаешь».

Он напряженно вслушивался в тишину, недоумевая, почему карателей так долго нет; он не знал, что подполковник Ланс запретил командиру отряда капитану Барышеву въезжать в село без предварительной разведки, между ними разгорелась короткая стычка; впрочем, фон Ланс, несмотря на более высокий чин, своего презрения открыто не высказывал и держался сдержанно, хотя и сухо. На днях штурмбанфюрер Урих довольно отчетливо дал ему понять, что Барышев никакой не русский, а чистокровный немец, один из типа редких людей — работал вначале у Гейдриха, потом был приближен к Гиммлеру и имел перед ним заслуги. Прослышав о ложных партизанских отрядах в восточных, недавно приобретенных землях, решил поразмяться и показать этим лесным Иванам настоящую немецкую хватку; и он, капитан Барышев, был действительно неистощим в своих выдумках и забавах; осторожную и трезвую расчетливость Ланса он считал в душе трусостью; поэтому, когда Ланс потребовал, не въезжая в деревню, остановиться, выслать разведку и прощупать обстановку, капитан Барышев развязно, по-немецки сказал:

— Мой девиз — внезапность и быстрота, он меня еще ни разу не подводил, подполковник. Не надо слишком дорожить своей жизнью, все равно она принадлежит Германии.

— Перестаньте, капитан, я выполняю свой долг. Нельзя вступать в населенный пункт, предварительно ничего не выяснив.

— Русские деморализованы, Сталинград их доконал, подполковник. Они все больше понимают бессмысленность сопротивления.

— Что вы хотите? — раздраженно спросил Ланс. — Пожалуйста, давайте въедем в этот населенный пункт сразу. Я надеюсь, в один прекрасный день русские приучат вас к осторожности. Лишь бы это случилось не слишком поздно.

Фон Ланс уткнул подбородок в толстый меховой воротник. Какого черта его прикомандировали к этому гестаповцу, его тут в грош не ставят, по возвращении он сразу доложит обо всем Зольдингу и попросит прекратить глупую комедию.

Он еще больше ушел в воротник. «Конечно, — желчно выругал он Зольдинга, — здесь ты хочешь казаться чистоплюем, играешь подчас в милосердие; хвастаешь богатейшей родовой коллекцией слоновой кости. А у тебя сын в двадцать пять лет чуть ли не у самого доктора Кальтенбрунера в любимцах ходит. Еще бы, имея руку у доктора Кальтенбрунера, можно держать „советников“ для грязных дел. Странно только, что он никогда не хвастается сыном, даже не вспоминает, словно его и нет. Опять то же, фамильная спесь, спеси у полковника Рудольфа Германа фон Зольдинга не занимать. А мне плевать на всю твою слоновую кость, вывезенную предками из Африки».

Все-таки капитан Барышев, следуя совету Ланса, выслал вперед двое саней, и они, беспрепятственно промчав через все село, остановились на площади, перед церковью и, потоптавшись, вернулись обратно.

Юрку поставили на угол церкви, над ним, на колокольне, притаились двое с пулеметом; Юрка ощупал автомат, потрогал запасной диск на поясе и удобнее передвинул сумку с гранатами. Их было пять штук, все немецкие «лимонки», поражающая сила их невелика, но грохоту много.