Полевицы, стоя полукругом, глядели на Ирицу и Береста и думали о том, что прежде боялись выходить на поля, потому что эти земли ограждала от них страшная темная граница. Берест попробовал отозваться: теперь их никто не обидит, пусть пляшут себе на здоровье. Вдруг от какой-то из полевиц пришел мысленный ответ: перед его внутренним взглядом предстало поле со спелыми колосьями.

По дороге назад, в Пристанище, Берест оглянулся. Полевицы, украсив волосы подаренными лентами, снова начали свой загадочный танец на засеянном поле.

— Скажи, Берест… князь Берест, — усмехнулся Энкино. — Это именно то, что тебе было нужно?

Они возвращались с луга. Был конец лета, косили траву для скота. Привыкший быстро шагать, Берест оказался впереди остальных косарей. Энкино догнал его. Энкино иногда звал Береста князем, то ли в шутку, то ли всерьез — князем Пристанища.

— Мы взяли верх, — сказал Берест. — Пристанище теперь наше. Это было трудно… — обронил он, стараясь смягчить прозвучавшую в голосе гордость.

— Мы взяли верх? — переспросил Энкино. — Мы просто выжили… Мы просто выжили, — повторил он. — А что дальше? Понемногу мы обустроим и обживем весь город. Я хотел спросить тебя: и что? Мы действительно будем новыми высшими?

— Не выдумывай, — бросил Берест. — Ведь все хорошо.

Энкино качнул головой:

— Сейчас мы для них высшие. Те, кто ближе к тебе. Например, я, Зоран, Хассем или Снодрек. Твои подданные нас слушаются. Да-да, твои подданные. А уйди ты сейчас и перестань ими управлять, перестань говорить, что делать — и город скоро зарастет травой.

Берест оглянулся назад. Зоран выделялся среди прочих своим огромным ростом. Рядом с ним, тоже с косами в руках, бывшие рабы, теперь — жители Пристанища. Если не знать, кто — кто, все похожи: у всех обветренные лица, пропотевшие, оборванные рубашки.

— Но это еще ничего, — продолжал Энкино. — Если так пойдет дальше, считай, что нам повезло. У твоих подданных, Берест, нет выбора. Они не знают, что такое богатство, власть. Представь, если у тебя будут подданные, у которых окажется выбор. И кто-нибудь сам захочет быть одним из высших?

Берест в упор недовольно поглядел на Энкино.

— И я буду рад, если захочет! — резко ответил он. — Посмотри! — он развернулся так, чтобы Энкино мог видеть разошедшийся у него на рубашке шов; Ирица несколько раз зашивала ему рубашку, но истлевшая от пота ткань не держала ниток. — Так вот я тебе ручаюсь, что я — последний, у кого в Пристанище будет новая рубашка.

Энкино грустно улыбнулся.

— Последний, у кого будет новая рубашка и целые сапоги, и первый, кто останется голодным, если не хватит на всех — князь Пристанища? Хочешь жить наоборот, не так, как все люди?

Берест сильно нахмурился:

— Что мне за дело до других? В Пристанище всегда будет один закон: князь ест последним.

Энкино удивленно приподнял брови: Берест впервые сам назвал себя князем.

Зоран по-прежнему был нездоров и по ночам кашлял, отвернувшись к стене. Тогда Илла плескала в кружку кипяток и, заварив травы, с сосредоточенным и мрачным видом ждала, когда настоится отвар. Она подходила к Зорану, неловко совала ему в руки кружку.

— На. Совсем тяжко тебе, а? — и поддерживала кружку, пока он пил, точно боялась, что он ее уронит.

Но как только Зоран возвращал кружку, Илла молча поворачивалась и шла спать. Даже кот уже давно не подходил к ней ласкаться.

Илла часто, нахмурившись, закусив губу, прислушивалась к тому, как в ней шевелится ребенок. Она расхаживала по зале с независимым видом, так что все должны были понять: соваться к ней с сочувствием себе дороже! Илла не опускала головы, шутила, пела. И только перехватив печальный взгляд Зорана, она чуть не взрывалась от бешенства.

— И что смотрит, сил моих нет!

А ночью, когда не могла уснуть, часами сидела на топчане, положив на живот руки, и думала: «Я ведь за это и злюсь на ребенка, что он не от Зорана. И на Зорана за это же самое… Как все могло быть хорошо!».

Около полудня у Иллессии начались первые схватки. Зоран отвел ее в лазарет. Ирица собиралась принимать роды. Она ни разу в жизни не видела, как появляются на свет человеческие детеныши, но знала, как это бывает у зверей — и понимала, что когда-нибудь и ей самой предстоит то же.

Последнюю неделю Зоран тревожно посматривал на лесовицу. Он и надеялся на нее, и не был вполне уверен, что она сделает все, как надо. В конце концов Зоран решил, что сам будет помогать при родах.

— Я в своей жизни столько крови повидал, что не испугаюсь, — заверил он.

Ирица не слыхала о человеческих обычаях на этот счет. А вот Илла удивилась изрядно. Привстав и опираясь на локти, пытаясь шуткой заглушить боль, Илла подмигнула Зорану:

— Значит, ты смелый? Обычно мужики как зайцы разбегаются. У нас в Богадельне как было? Сожительница рожать, а мужчина в кабак. Пока она прокричится, он столько успеет выпить! Соседки уже знают, где искать потом такого — надо же сказать, сын родился или дочь. Трусы они все, — добавила Илла сквозь зубы и умолкла совсем, взявшись за живот.

Началась очередная схватка. Когда она прошла, Илла продолжала.

— Ну, это цветочки, Зоран, потом страшнее будет… но ты не уходи, ладно?

Часа через два схватки стали настолько сильными, что Илла уже не находила себе места. Она то порывалась встать и ходить, — ей казалось, что так будет легче, — то снова лечь.

— Еще нескоро, — сказала Ирица Зорану: она это чувствовала.

Но Илла не кричала. Она лишь затихала, сжимала зубы и смотрела остановившимся взглядом. Ирица заставила подругу лечь на бок и растирала ей поясницу. Иллесии делалось легче. Но когда накатывала новая волна боли, Илла стискивала обеими руками руку Зорана, сидевшего около нее.

Наступил вечер, потом ночь, а Илла все не родила. Забегал Берест — спросить у жены, не нужно ли чего. Она его прогнала.

Ирица чувствовала, что ребенок идет правильно — головой, но медленно, а Илла уже устала. Пока шли частые схватки, Иллесии не хватало даже минуты, чтобы перевести дух, но она по-прежнему не кричала, только кусала губы, а потом начала петь обрывки уличных песенок.

Илла в глубине души боялась, что Зоран растеряется, смутится и в последнюю минуту сбежит. Но Зоран оставался рядом, держал ее за руку, и на его лице не было ни страха, ни растерянности. Когда схватки ненадолго утихали, Илле становилось смешно, как он глядит на нее — измученную и растрепанную — растроганным взглядом.

Только к утру мокрая от пота, совсем обессилевшая Илла, так ни разу и не крикнув, с трудом родила девочку. Ирица перерезала пуповину, Зоран сам обмыл ребенка и завернул в чистую ткань.

— Уф! — фыркнула Илла, как только Ирица помогла ей лечь поудобнее, сменила под ней холст и накрыла ее чистым одеялом. — А что за девчонка, дайте хоть посмотреть?