Пирс сейчас был ярко освещен, из-за ряда посаженых вдоль дороги пальм пробивались разноцветные огни. Нарезало круги «чертово колесо». Странно, что оно работало, ведь была уже середина ночи.

– Иден! Ну почему ты такая? – тихо спросил Тайлер, по-прежнему стоя ко мне спиной и глядя в окно. – Тебе совершенно незачем это знать. Остальные как-то же обходятся.

Я чувствовала: что-то в нем поменялось. Опустив голову, он водил средним пальцем по ободку стакана. Я не хотела больше никаких разговоров. Я хотела лишь тишины, чтобы просто изучать его: каждую черточку, каждый изъян. Хотела взглянуть ему в глаза и поймать ответный взгляд, улыбнуться и увидеть улыбку. Хотела смотреть, как ходят его желваки, когда он о чем-то думает, хотела, чтобы он спокойно мог доверять мне свои мысли. Я хотела видеть его насквозь.

Я хотела его.

– Тайлер, – шепнула я в надежде, что незримая сила имени заставит его посмотреть мне в глаза, но он так и не повернулся. Лишь мельком глянул на меня через плечо. – Расскажи. Пожалуйста.

Он медленно покачал головой, словно ему невыносимо больно решиться.

– Не заставляй меня, – выдохнул он. Глаза были закрыты.

Я очень аккуратно втиснулась между ним и окном. К горлу подступил ком. Сглотнув, я мягко положила руку ему на грудь.

– Пожалуйста…

Его глаза открывались мучительно долго, и я ждала, что в очередной раз буду поражена их изумрудным оттенком. Но когда Тайлер наконец на меня посмотрел, дыхание перехватило. Глаза были совершенно отрешенными, погасшими и бесконечно страдальческими. Я даже представить себе не могла, что в нем таятся такие эмоциональные глубины. Я уже видела ярость, цинизм, ранимость, а сейчас видела не ранимость, а полную беспомощность.

– Мой отец – сволочь, – прошептал Тайлер, едва шевеля губами. – Я говорю всем, что он сидит в тюрьме за угон автомобиля. Но это неправда. – Челюсть напряглась, он отвернул лицо в сторону. Какое-то время Тайлер собирался с духом, чтобы продолжить; ноздри раздувались, на меня он по-прежнему не смотрел. А потом решился произнести то, что мне даже в самом страшном сне не снилось: – Он в тюрьме за жестокое обращение с детьми.

От этих слов кровь застыла в жилах, по спине побежали мурашки. Мне было больно их даже слышать. Эти слова никогда не должны произноситься вместе, потому что жестокое обращение с детьми в принципе не имеет права на существование: ни как факт, ни как вымысел. К горлу подступил ком. Не в силах поверить своим ушам, я изумленно открыла рот.

Тайлер снова закрыл глаза. И только сейчас я поняла, насколько трудно ему было это произнести.

– С тобой? – прошептала я.

Он кивнул.

Все те детали, что мне удалось собрать, сошлись наконец воедино. Меня как обухом по голове ударило – словно парализованная, я не могла даже пошевелиться. Только мысли одна за одной мелькали в голове. Теперь я понимала, почему на той фотографии Тайлер выглядит несчастным. Естественно, он был несчастен. Стало ясно, откуда все эти переломы запястья. Естественно, он взбесился, когда я об этом упомянула. И почему в альбоме осталось так мало фотографий. Естественно, он избавился от остальных. А главное, я понимала, почему он так стремится уйти от реальности. Естественно.

Естественно. Естественно. Естественно.

Все стало яснее ясного.

Я вздохнула и решилась спросить:

– А Джейми и Чейз?

– Только я.

– Тайлер… – От мысли, что он подвергался такой жестокости, внутри что-то екнуло, голос надломился, и мне пришлось на секунду замолкнуть, чтобы взять себя в руки. Моя рука лежала у него на груди, и я чувствовала, как медленно и громко стучит сердце. – Мне больно за тебя.

– Никто об этом не знает, – пробормотал он и сделал шаг назад. Опустошенность в глазах сменилась кипучей яростью, питаемой сидящей глубоко внутри болью. – Ни Тиффани, ни Дин… вообще никто.

– Почему же ты им не рассказал?

– Не хотел, чтобы меня жалели, – резко ответил Тайлер, и в его голосе появились напряженные нотки. – Жалость – для слабаков. А я не хотел, чтобы меня считали слабым. Довольно, с этим покончено раз и навсегда. – Раздался оглушительный удар: он шибанул кулаком по тумбочке и развернулся ко мне, чуть ли не синий от злости. – Черт возьми, я сыт по горло тем, что когда-то был слабым.

Теперь абсолютно все имело для меня значение. Я взглянула в окно. На фоне темно-синего неба все так же крутилось «чертово колесо», люди на пляже продолжали веселиться.

– Ты не был слабым. Ты был просто ребенком.

Замотав головой, Тайлер сжал кулаки, вернулся к стене и, прижавшись к ней спиной, сполз на пол. Место гнева заняла ранимость, голос снова стал тихим.

– И знаешь, что самое обидное? Я абсолютно не понимал почему. Что я делаю не так.

Ему надо было выговориться, поэтому, отложив вопросы до лучших времен, я села перед ним, скрестила ноги и обратилась во внимание, одновременно наблюдая за движением его губ.

– Мои мать с отцом… – медленно начал Тайлер, словно обдумывал, как облечь свои мысли в слова. – Они были тинейджерами, когда на свет появился я. Наверное, они даже не поняли, как это произошло. Оба были одержимы карьерой. Отец уже тогда владел своей дурацкой компанией. Помнишь, я тебе говорил?

– Graysonʼs?

– Graysonʼs, – эхом повторил Тайлер, наклонился вперед и обхватил колени руками. – За несколько лет бизнес неплохо раскрутился. Но когда мне было около восьми, сорвалась какая-то важная сделка. У отца был дерьмовый характер. Однажды вечером он вернулся домой, мама задержалась допоздна на работе, – и он как с цепи сорвался, вымещая всю злобу на мне. Тогда я его простил. Решил, что такого больше не повторится. Потом уволились почти все сотрудники, выбив его из колеи, и мне снова досталось. Подобное повторялось все чаще и чаще. Раз в неделю, потом два, три и в итоге каждый день. Мне все запрещалось. Он упорно твердил, что все внимание я должен уделять только учебе, чтобы поступить в один из университетов Лиги плюща, тогда моя карьера не полетит псу под хвост, как полетела его. Однако правда в том, что я не собирался строить карьеру и тем более поступать в университет Лиги плюща, хотя каждый вечер я закрывался в своей комнате и старательно учился, чтобы ему угодить. Думал, что стараний вполне достаточно. Как бы не так! Он все равно поднимался ко мне и устраивал головомойку. – Тайлер надолго замолчал. А когда снова заговорил, то голос превратился в шепот. – Каждый божий день. Целых четыре года.

– Мне больно за тебя, – тихо сказала я еще раз. Мне и в самом деле было больно. Никто не заслуживает такого обращения, тем более от родителей – людей, которые по определению должны вас любить и защищать.

Тайлер пожал плечами.

– Мама была так занята, что и вправду ничего не замечала. Сейчас она во всем винит себя. Время от времени она запрещает мне выходить из дома, но это так – для вида. По-моему, она боится быть строгой. Хотя это и не ее вина. Порой она все-таки кое-что замечала. И спрашивала что-то типа: «Тайлер, что опять стряслось с твоим лицом?» А я каждый раз сочинял в ответ какую-нибудь небылицу. Говорил, что разбил лицо, когда играл на уроке физкультуры в футбол, или что сломал запястье, когда упал с лестницы. Тогда я ломал запястье три раза за год, потому что отцу нравилось смотреть, насколько далеко он может загнуть ладонь назад.