– Цела баба-то, – недоуменно хмыкнул Кейр. – Чем же охотник ваш убить ее мог? Крови нет, если б душил, так морда синей была бы и пятна на шее.

– Есть методы, не оставляющие следов, – тихо обронил Гиз. – Если Векша – знаток леса, не только зверя бьет, но и травы знает…

– Нешто он стал бы? – с удивленным испугом (и придет же такая жуть кому в голову!) пробормотал Дармон из-за спин остальных. Быть ближе к телу «скромный» староста не стремился.

– Проспится, спросишь, – предложил Лакс.

– Н-да, по внешнему виду трупа ничего дельного сказать было нельзя, да и объяснить она ничего, в отличие от живых, не может. Придется колдовать, – вздохнула я и призвала магию.

Выводя указательным пальцем в воздухе над спиной Салиды, сплела в одну две руны, открывающие тайны, – кано и эвайз, прибавила к ним альгиз, руну призыва помощи от других рун и свыше, символ женщины. Я не знала, как по-другому обозначить покойницу, и понадеялась, что этого окажется достаточно, чтобы заклинание, щедро сдобренное моим желанием добраться до истины, заработало. Тейваз – руну справедливого суда – применять не стала, слишком уж она сильная и мужская. Побоялась, что, если с Салидой чего страшного содеяли, могу ненароком поднять зомби.

Бледное тело покойной предстало предо мной в виде совокупности разноцветных пятен по большей части светлых тонов. Я сосредоточилась, пытаясь сообразить, что именно стремятся показать руны. Ага! Кажется, что-то начало проясняться: вот серое пятно внизу туловища, Дармон говорил, что женщина бесплодна. Подняла взгляд выше – еще одно серое пятно на виске, где ссадина, и уже не темное, а почти черное на затылке, похоже, гематома. Еще большей черноты отметина на шее. Приглядевшись до рези в глазах, заметила: позвоночник сломан. Но почему же этого никто не обнаружил? Ага, кажется, говорили, что тело окоченеть успело, когда ее нашли.

– Шею бабе свернули, – опередив меня, выдохнул Кейр, отслеживающий с помощью заколдованного мною медальона весь процесс расследования.

Я глубоко вздохнула, с благодарностью позволив рунам раствориться в воздухе, и, пожалуй, преувеличенно бодро позвала:

– Все, выбираемся! Настал черед изучить место преступления! А то, если я еще минут десять в леднике потопчусь, там одной покойницей больше станет! Холодина зверская!

Постоять в погребе еще чуток никто желания не изъявил. Мы поднялись по лестнице наверх, потоптались во дворе, наслаждаясь вечерним теплом, пыльная прогретая земля двора щедро делилась с нами живительной силой, такой приятной после ледника с трупом. Фаль выбрался из-за пазухи и запорхал вокруг, разминая крылышки.

Закончив детальное обследование зарослей крапивы, красавец петух вынырнул из засады, огляделся и, словно к давно потерянному брату, кинулся к Лаксу. Все врут, что куры не летают! Этот отдельно взятый Петька перемещался на низком бреющем полете, как миниатюрный бомбардировщик. Кончики широких крыл с рыже-зеленым отливом едва не зачерпывали теплую пыль двора. Петух спланировал к ногам рыжего вора и с хищным клекотом впился клювом в один из декоративных красных шнурков, украшающих боковины легких полуботинок моего приятеля. Вероятно, птица приняла ухищрения сапожных дел мастера за аппетитных червяков, способных порадовать его хохлаток. С невольным смехом мы отогнали обознавшегося нахала, отодвинули чурку-замок и заскочили в дом, пока Петька не успел дозваться кур. Прорываться сквозь строй несушек было бы сложнее.

Пустота (как ни загромождай дом, а без людей он кажется пустым!), тишина, не успевший еще выветриться запах какого-то вина и сдобы. От такого сочетания улыбки мигом сбежали с лиц. Даже Сарот, исправно державший на лице безразлично-циничную мину (такому крутому вояке, как я, все по фиг!), посерьезнел.

Дармон провел нас в горницу – предполагаемое место разыгравшейся трагедии. В целом довольно опрятная комната с традиционной печью, большим столом у окна и парой лавок, застеленных какими-то буро-коричневыми шкурами, плюс шкаф и нечто вроде массивного табурета с толстыми ножками и дополнительными поперечными перекладинами. Вся скромная, без излишеств, мебель производила впечатление сделанной на совесть и на века. Наверное, такая стояла бы в избушке трех медведей в комнате главы семьи – Михайло Потапыча. На том же самом табурете, уверена, упомянутый медведь вполне мог бы отплясывать вприсядку, и доски бы даже не скрипнули.

На столе рядком стояли три кувшина, пара кружек и большая жирная миса. Посуда источала набор съедобных и условно съедобных запахов, уловленных моим носом. Фаль тут же сунул в кружку нос и расчихался, морща личико. Да уж, какую только гадость люди не пьют! Кейр нагнулся, глянул под стол и присвистнул. Я повторила его прием и мгновенно поняла причину эмоций. У стенки стояло еще два пустых кувшина, похожих как близнецы на трех своих настольных собратьев. Да уж, кажется, опечитель слегка преуменьшил любовь Векши и его деятельной супружницы, мир ее праху, к спиртному. Лакс подумал о том же, потому как иронично поинтересовался:

– Пара кружек, говоришь?

Опечителю хватило совести смутиться и нервно огладить драгоценную бороду:

– Так ведь с кем не случается лишку-то хватить? Меру-то Векша и Салида имели…

– Да вот как пить начинали, порой вспомнить ее не могли, – иронично продолжил Гиз, то ли знал этот старинный анекдот, то ли сымпровизировал.

Вопросами о нормативах спиртного на душу населения в Котловищах я занимать опечителя не стала, потому как толку в этом не видела, бороться за «трезвость – норму жизни» – не мое дело. Да и прежде допроса следовало закончить изучение обстановки. Итак, кроме кувшинов на вполне пристойной чистоты деревянном полу (у меня на даче такой только в первый день уборки держался!), не было ничего, не считая изрядно, жирно поблескивающего пятна явно кулинарного происхождения. Оно нагло раскинулось где-то почти посередине между шкафом и лавкой. Крови, следов борьбы и других улик, способных пролить свет на вчерашнее происшествие, не имелось.

Мои сотоварищи озирались так же сосредоточенно, как я, но столь же безуспешно. Опять вспомнив прочитанные детективы, я приступила к расспросам:

– Дармон, ты в курсе, тут после того, как тело Салиды нашли, никто ничего не переставлял, не убирал, не вытирал?

– Дык, кажись, все так и было, – почесал в затылке опечитель.

– Мне нужно не «кажись», а совершенно точно, припоминай! – строго велела я и, ткнув пальцем в направлении жирного пятна, вопросила: – А это что за Аннушка и какое подсолнечное масло пролила?

– Э-э, тут лепешка, на сале печенная, лежала, видать, со стола из мисы выпала, так мы ее потом курам сбросили, не пропадать же добру, – неожиданно выдал Дармон, и мне захотелось стукнуть туповатого мужика. Может, в делах прочих он и был сметлив, но насчет «улиток» башка опечителя не варила совершенно.

– Тебя же спрашивали русским по белому: «убирали, переставляли, вытирали»?! – проявляя чудеса терпения и сдержанности, повторила я, но не затопала ногами, не завизжала и даже не повысила голоса. – Что ж ты о лепешке забыл? Что еще вы тут в порядок привели? А?