Он выглядел так, как будто хочет схватиться за голову и биться лбом о стол, пока не изменится либо его мышление, либо мир. Вера наблюдала с любопытством юного натуралиста, вздохнула и взяла со стола пустую чашку, сочувственно предложила:

— Водички, может быть?

— Давайте.

Она ушла за водой, когда вернулась, он выглядел чуть лучше, что-то писал, не глядя взял у нее чашку, сделал глоток и кивнул на объект исследований:

— Открывайте.

— Их открывают непосредственно перед использованием.

Он перестал писать, посидел неподвижно, потом все-таки дописал строку и медленно поднял на Веру терпеливый и слегка ненавидящий взгляд, шепотом сообщил:

— Мы не будем их использовать.

— Конечно не будем, их тут всего два, — грустно улыбнулась Вера, увидела на его лице желание все-таки запустить в нее чем-нибудь, улыбнулась шире: — Они одноразовые, их после использования выбрасывают.

— Все равно открывайте, я должен знать, как они открываются.

— Вот тут разрывается упаковка. Не стоит сейчас, откроете на аукционе, там смазка, она высохнет, потеряете часть материала для исследований.

Он взял, попробовал чуть-чуть надорвать упаковку, махнул рукой и отложил:

— Ладно, — опять стал писать, Вера смотрела на его руки, на воротник рубашки.

— А в вашем мире как это выглядит?

Он поморщился и ответил, не поднимая головы:

— Обычный амулет.

"Дзынь."

— Ну, не совсем обычный, — он с досадой посмотрел на "часы", на Веру, она изобразила любознательные глазки и улыбку маленькой мерзости, он беззвучно ругнулся и положил карандаш, с лицом "как же вы меня задолбали, нате, подавитесь" достал из-под одежды амулеты, перебрал и предъявил Вере маленький металлический брусок на цепочке.

— Он из металла? — подняла брови она, остальные амулеты были каменными или стеклянными, все.

— Нет, это контейнер, — он еще более мрачно подцепил ногтем незаметное углубление и раскрыл брусок на коробку и крышку, а внутри коробки оказался сам амулет — ярко-красный камень в форме клыка, и это сочетание цвета и формы почему-то выглядело неприлично, но Вера продолжала смотреть на него во все глаза.

— A почему его так носят, в коробке?

— Чтобы не демонстрировать, — с легким раздражением прошипел министр, она раскрыла глаза еще невиннее:

— Почему?

Он смотрел на нее так, что она почти слышала стук, с которым где-то в глубине его черепа бьется лбом в стены его желание просто лечь на стол, положить на голову подушку и прикинуться, что никакого министра здесь нет. Ее невинный любознательный взгляд ставил рекорд выносливости, наконец министр собрался, вдохнул поглубже и медленно и мягко, как умственно отсталой, объяснил:

— Потому что открыто носить противозачаточный амулет — все равно, что написать цель своего визита к даме у себя ка лбу.

— Это плохо?

— Это неприлично.

— Тогда почему их не делают сразу замаскированными?

— Потому что в определенный момент дама может потребовать его предъявить, и она должна быть уверена, что это именно тот амулет, и что он исправен и заряжен.

— А дамы не могут носить свой?

Он все-таки схватился за голову, Вера на секунду прикусила губу, но изобразила незамутненное любопытство сразу же, как он на нее посмотрел.

— Вы не понимаете?

— Нет. Амулет действует только на мужчин?

— Амулет действует на возможность зачатия, у него большой радиус влияния, не имеет значения, на чьей он шее.

— Только на зачатие? А на инфекции?

— Только на зачатие.

— В вашем мире нет болезней, передающихся половым путем?

— Есть.

— И что вы с ними делаете?

— Лечим.

У Веры отпала челюсть. Министр сидел с постным лицом и излучал желание закрыть тему, Вера с трудом нашла свой голос и прохрипела:

— В смысле? Потом лечите, когда человек уже болен?

— Именно. Неизлечимых на данный момент уже нет, хотя лет десять назад это было проблемой. Но сейчас лечат все, быстро и эффективно, всякие любители гульнуть, вроде Эрика, лечатся чуть ли не каждый месяц, я даже включил это в общую страховку.

Вера сидела как громом пораженная, чувствуя, как вокруг нее вырастают стены инфекционной опасности этого мира, а она проваливается в яму между ними все глубже.

— Божечки, я умру девственницей…

Министр тихо рассмеялся, вздохнул, взял презерватив:

— А эта штука защищает от инфекций?

— Да, это самый надежный способ, практически стопроцентный. Без них ныряют в удовольствия либо люди, которым вообще наплевать на себя, либо давно сложившиеся пары, которые пипец как друг другу доверяют.

— Хотите сказать, у вас без вот этого ничего никогда не было?

Она забрала у него лот номер тридцать четыре, дрожащими руками подгребла блестящие квадратики к себе и кивнула:

— И не будет, никогда, у меня будет два секса в жизни, а потом я уйду в монастырь. Эти штуки не продаются.

Он с неуверенной улыбкой посмотрел на молчащие "часы истины", на Веру, потер переносицу и мягко сказал:

— Давайте поговорим об этом попозже.

— А давайте никогда больше не будем об этом говорить, мне и так уже плохо, — она встала и побрела в ванную мыть руки, на полпути вернулась, взяла со стола презервативы и сунула в карман. Пошла в ванную, новыми глазами глядя на свою кухню, на общее мыло, на ковшик, который Барт обещал вымыть, да так и не вымыл, в тот день, когда схватил тефтелю из тарелки немытой рукой после парка, в котором гуляют все студенты столицы…

У нее начало чесаться все тело, хотелось вымыться и протереть себя спиртом, и весь дом протереть спиртом, а в кухню вообще пускать только через голый коридор и антибактериальный душ.

"Как я здесь вообще выжила?"

Она старательно мылила руки, придирчиво осматривая ванну, унитаз, решетку вентиляции, стыки кафеля, трубы, отверстие крана, выключила воду и заглянула внутрь — там было темно и страшно.

"Нужно купить моющее, дезинфицирующее, очень сильное."

Вытерла руки и вернулась за стол, вся в раздумьях о том, что еще нужно вымыть.

— Все нормально? — неуверенно поинтересовался министр, Вера мрачно кивнула:

— Если не считать того, что я теперь боюсь дверных ручек — да, все окей.

— В этой квартире стоит специальная автоматическая система уборки, которая собирает пыль, отпугивает насекомых и дезинфицирует пол, окна и двери.