вел себя рассеянно и ни слова Пуху не сказал; мама при появлении сына не ахнула по поводу позднего возвращения из школы и пропущенного фортепианного урока, — очевидно, опять усилился накал сошедшей было на нет Взрослой Хренотени. Но было что-то еще: например, Аркаша, привыкший за последнюю неделю к фаршированным перцам, макаронам по-флотски, жареной картошке с грибами и прочей вкуснятине, за ужином остался наедине с одинокой распухшей сарделькой.

— Ма-а-ам, — крикнул Пух из кухни. — А есть зеленый горошек?

Родители зашушукались за стеной в тоне, подозрительно напоминающем панику, после чего мама фальшиво-звонко, как пионер на линейке, ответила:

— Аркаша, поешь так! Горошек папа забыл купить!

Вообще-то папа постоянно забывал о еще и не таких бытовых надобностях, поэтому Пух скривился и вонзил вилку в брызжущую вонючим соком сардельку. Всё это ему очень не нравилось.

После ужина он заглянул в гостиную: телевизор был выключен, родители сидели за столом, что-то по очереди черкали ручками в гроссбухе и изредка озабоченно перешептывались. На генеалогическое дерево было не похоже — к тому же из этой затеи с самого начала ничего хорошего не вышло: накануне Пух подглядел в родительские записи и убедился, что самый дальний из известных родственников Худородовых живет в прозаическом городе Владимир, а зовут его тоже Владимир, но Козлов.

Пух замер на пороге и затаил дух — расчет был на то, что родители, слишком увлеченные своей странной писаниной, как-нибудь проболтаются, о чем идет речь. Как назло, мама с папой озабоченно молчали; только профессор Худородов в какой-то момент скривился и потер пальцами натертый очками нос.

— Да что ж ты будешь… — пробормотал он.

— Сам виноват, Натан, — прошипела мама. — Не надо было…

Тут, почуяв Аркашино присутствие, она резко развернулась на стуле.

— Сын, у тебя уроки все на завтра сделаны?

Пух буркнул в том смысле, что да.

— Я могу проверить? — не унималась мама.

Пух буркнул в том смысле, что нет.

— Вот и иди в свою комнату и займись домашним заданием!

— Мам, пап, я давно на пианино не играл, — неожиданно для себя сказал Пух. — Может, полчасика?..

Не существовало обстоятельств, в которых эта реплика не повергла бы Софью Николаевну в состояние самой настоящей эйфории — любая Взрослая Хренотень обязана была отступить на второй план.

Но сегодня эти обстоятельства настали.

— Аркадий, ты не видишь, что мы с мамой заняты? — хмуро сказал профессор.

— Как закончишь уроки, почитай книжку, — вторила мама, уже снова отвернувшаяся к гроссбуху.

— И не свою эту… чушь, — после паузы добавил папа, словно собиравшийся вместо «чуши» сказать какое-нибудь другое слово, — а, не знаю, Чехова за пределами куцей школьной программы или, в конце концов, Стендаля!

Папа махнул рукой в сторону занимавших всю стену полок, на которых стояла семейная гордость: «Библиотека классики» издательства «Художественная литература» в ста с чем-то томах. Это было академическое подписное издание, достать которое можно было либо по большому блату, либо по особой преподавателькой квоте; Пуха к этим книгам обычно не подпускали — да он, честно говоря, особо и не стремился. Ни Гарри Гаррисона, ни Роберта Хайнлайна, ни даже Роберта Шекли в числе так называемых классиков почему-то не было, так что…

Тут мама почему-то злобно зашипела на Натана Борисовича и сделала страшные глаза. Тот осекся.

Пух, не успевший даже толком обидеться на «чушь», быстро посмотрел на полки с «Библиотекой» и вдруг понял: на месте нескольких… да чего уж там, многих томов зияют дыры.

Пришлось ни с чем ретироваться в свою комнату — при этом Пух вдруг подумал, что действительно с удовольствием сейчас сыграл бы «К Элизе», чтобы сосредоточиться на черно-белых клавишах и больше ни о чем не думать. Эх, когда там уже следующий урок…

Еще не зная, что последний урок фортепиано в его жизни случился несколько дней назад, Пух добрел до школы. Нормально поспать не удалось: родители полночи шепотом переругивались за стеной (понять было ничего нельзя, доносились только слова «кафедра», «твое ослиное упрямство» и «допрыгался со своим Руцким» — всё это говорила мама, а папа в ответ бубнил что-то совсем виноватое и неразборчивое), а когда они угомонились, сон из Пуха улетучился.

Шаман, которого он встретил в гардеробной, вел себя странно — смотрел сквозь Аркашу, на вопросы отвечал невпопад и выглядел ошарашенным; Крюгер был мрачнее тучи и делал вид, что с друзьями не знаком. Новенького не было — из Шамана удалось вытянуть, что накануне бабушка совсем плохо себя чувствовала, и, видимо, Степа остался сегодня с ней.

Уроки тянулись мучительно. Аллигатор дал очередной диктант; Пух еще в процессе чувствовал, что светит ему за это дело максимум тройбан — сосредоточиться не получалось. Заковыристые подачи, которые он раньше отбивал не глядя (слово «наиважнейшее», пф!), сегодня больно жалили мозг — Аркаша писал наугад и надеялся, что на его заслуженную пятерку в четверти этот позор не повлияет. В какой-то момент он просто сдался: тихо выдрал из тетради новый лист, положил его поверх наполовину исписанного и начал рисовать на нем инопланетных паразитов, какими их себе представлял.

Мысли путались и блуждали. Интересно, куда делось это существо? Тихо сидит в ком-то из одноклассников и ждет удобного случая выпрыгнуть? Или нет, наверное, не так: тварь сто процентов где-то рядом, но не может никак себя проявить, пока не вселится в человека! Наверное, это связано с эволюционными особенностями инопланетной жизни; Аркаше хотелось верить, что на других планетах живут такие же люди, как мы, только лучше и красивее, но…

Он покосился на Аллочку. С некоторых пор ее поведение и, как следствие, отношение к ней класса изменилось — она как-то, что ли, погасла? Даже неизменная Юбка от нее отсела к Диане Насибян — та давала ей списывать и вообще благоговела от такого соседства. Но Пуху, если честно, такая блеклая Аллочка нравилась еще сильнее: она больше не была похожа на человека, способного при всех пошутить про него гнусную шутку, как тогда в Танаисе.

(Нет, Аркаша ничего не забыл.)

На перемене Пух мялся. Следующим уроком в расписании стояла история, идти на которую смысла не было — практикант посещаемость не отмечал и оценок тоже не ставил. Следом за историей предполагалась физкультура, но Стаканыч исчез с концами, а замену ему найти, видимо, не могли. То есть по всей логике можно было смело пойти домой — но от этой мысли Аркашу почти физически затошнило. Нет уж! Никакого «домой»! Хренушки стеклянные, как однажды по какому-то поводу сказал Крюгер в те еще, спокойные времена, до всякого Танаиса, инопланетных паразитов и Взрослой Хренотени.