Когда мы с Тори поженились и переехали в Берлин, с самого начала речь шла о детях. Мы оба хотели детей, но должен сказать, что я недооценивал почти маниакальное желание Тори иметь ребенка. Если бы она забеременела не так скоро, я бы, наверное, это заметил. Но вскоре после женитьбы она уже оказалась в положении. Она просила меня никому об этом не говорить, так как боялась, что может потерять ребенка. Я отнесся к ее пожеланию с уважением. В этот период Тори одевалась в свободные платья и в шутку говорила знакомым, что ей, похоже, пора сесть на диету. Разумеется, близкие друзья понимали, в чем дело, они улыбались, но ничего не говорили. В то время еще было не принято выставлять напоказ беременный живот так, как это делают сейчас. Поэтому ни мне, ни окружающим не казалось странным, что Тори им не хвастает.

С твоей матерью Карлой Арним она познакомилась на кинопоказе в Британском совете. Карла была примерно на той же неделе беременности, но Тори ведь не хотела об этом разговаривать. Они обменялись телефонными номерами, но почти не общались друг с другом, кроме отдельных случайных встреч.

У Тори в марте родилась наша дочь. Она была тогда самой счастливой женщиной на свете. Так она говорила сама, и таково же было мое впечатление. С того дня эта хорошенькая, веселенькая малютка стала у нас единственной темой для разговоров. Пока однажды Тори не начало тревожить ее здоровье. Ей показалось, что ребенок недостаточно быстро растет. Она сейчас же побежала к врачу, но там ей сказали то же, что сказал бы каждый: бывают разные этапы роста, подождите немного, все идет нормально. Не у всех младенцев сразу появляются волосы. И так далее. Но она не слушала врачей. Слишком силен был ее страх, что ребенок может оказаться больным. У Тори был брат Филип, как ты наверняка знаешь, и она сказала мне, что не перенесет, если ее ребенок станет таким, как Филип, она от этого сломается, как сломалась ее мать. Я возразил ей: если бы девочка была инвалидом, это было бы заметно сразу после рождения. А она ответила: «Есть такая редчайшая болезнь – синдром Хатчинсона – Гилфорда. Я занималась этим, когда готовила докторскую. И я вижу у моей дочери все основные симптомы. Я совершенно уверена, что у нее есть эта болезнь, через несколько лет она умрет, и я знаю, как это будет ужасно, знаю, что никогда этого не переживу. Мне нужна здоровая дочь».

Я не знал, что мне делать. Я успокаивал ее, что все в порядке, хотя она была совершенно права. Но откуда мне тогда было это знать! Я думал, что все это просто ее воображение, что эти страхи вызваны мыслями о брате-инвалиде, кроме того, она интенсивно занималась этой болезнью, которая иногда встречается у детей…

И вдруг в начале сентября 1979 года она пришла домой ужасно взволнованная и сообщила, что встретила Карлу Арним в ее галерее. У Карлы девочка примерно того же возраста, что наша дочь. Такого же роста, такого же веса, с такими же пухлыми щечками и курносым носиком, а главное – совершенно здоровенькая. И Карла собирается лечь в больницу по поводу опоясывающего лишая.

Ребенка Карла берет с собой в больницу, сказала мне Тори. Она еще не успела найти для малышки няню, а ее сын уже ходит в школу.

Я не понял, что она задумала.

Ребенка будут содержать отдельно от нее, объяснила Тори, а я все еще не понимал, куда она клонит.

Пока неделю спустя она не уволила внезапно всю нашу прислугу, не объясняя мне, по какой причине. У нее странно заблестели глаза, разрумянились щеки, можно было подумать, что у нее поднялась температура.

Через два дня в кроватке моей дочки лежал чужой ребенок.

«Я это сделала, – сказала Тори. – Теперь у нас здоровая дочь».

Я тотчас же сказался на работе больным. Потом день и ночь уговаривал Тори отнести ребенка обратно. Она отказывалась. Заперлась от меня в детской. Через два-три дня начала угрожать, что убьет себя и чужого ребенка, если я от нее не отстану. Как-то она забыла запереть комнату. Когда она заснула, я прокрался туда, взял ребенка и поехал с ним в больницу. Но было уже поздно. Я пришел с малышкой в отделение новорожденных, но моей дочки там уже не было. Одна из сестер заговорила со мной, спросила, не надо ли мне помочь. Я испугался. Согласен, я поступил как трус. Я подумал о Тори, которую тогда, как мне казалось, еще любил. Подумал о своей карьере, которой скандал мог повредить, и вернулся домой, где меня встретила обезумевшая Тори: она без меня проснулась и искала ребенка. Искала тебя. Она снова стала грозиться, что убьет себя и ребенка, если я когда-нибудь посмею вернуть дочь.

Мы собрали вещи Тори, и я отправил ее в Англию. Недели через две или три я приехал туда вслед за ней. Но мы тотчас же разошлись. Я не хотел впутываться в это дело. Конечно, я уже был в него впутан, но я не хотел себе в этом признаваться. Я решил закрыть на все глаза. И убедил себя, что для детей не имеет значения, где они будут расти. У них были любящие родители, и все сложится хорошо. Когда Тори поверила, что я ее не выдам, она вновь засветилась счастьем. У меня было такое впечатление, что все у нее идет хорошо и психически она вполне стабильна. Некоторое время Тори перебивалась одна, но уже через год вернулась к Роджеру Хейворду и вышла за него замуж.

Конечно же, я читал в газетах про Карлу Арним, как она ищет своего ребенка. За эти годы я собирал все, что имело отношение к Карле, ее мужу и нашему ребенку, и посылал это Тори. Послал ей и объявление о смерти. Несколько дней спустя я прочитал в газете о том, что Тори погибла в аварии, но я в это не поверил.

Дорогая Фиона, если я скажу тебе сегодня: я был молод, был глуп и раскаивался всю жизнь, возможно, это принесет тебе хотя бы некоторое удовлетворение, но свершившегося факта это не меняет. А факты таковы: я допустил, что мою дочь отдали в чужую семью, а другого ребенка отняли у родителей. Я все еще тот же трус, как тебе известно от Бена. Скрываюсь от полиции и снова сбежал от последствий своих поступков.

Я не могу вернуть прошлого. Могу только пожелать тебе счастья в будущем, зная, что ты наконец-то нашла своих родителей.