Уже ходят слухи, что некоторые вольноотпущенники (предположительно доверенные наперсники своего господина) получили крупные взятки с тем, чтобы побудить Dominus (так положено этикетом именовать верноподданным своего правителя) вернуть свое расположение некоему Юалию, неосторожному сенатору, которого во время своего последнего пребывания в Риме Адриан повелел исключить из списков гостей на своих личных приемах.

Рим живет слухами, но нигде не крутится так много слухов, как вокруг Палатина, который всегда пребывает в курсе того, что сделано и сказано императором, а также каково его здоровье. «Дым» слухов от слуг, парикмахеров и прислужников за столом Августа часто можно купить за полновесные ауреи. Уважающие себя монархи преследуют разносчиков сплетен без всякой жалости, но последних крайне редко удается схватить в момент передачи слуха[254]. Каждый император знает, что он постоянно является жертвой оскорбительной болтовни.

Друзья цезаря. Но общение императора не ограничивалось дворцовыми слугами; он также не посвящал все свое время совещаниям с министрами. Будучи римлянином среди римлян, он проводил значительную его часть с теми, кого называли «друзьями цезаря».

Быть в числе друзей цезаря – Amicus Caesaris, иметь право встречаться как равный с тем, кого почитали богом во всех восточных провинциях, кто считался сыном божества (в случае с Адрианом – приемным), «божественного Траяна», чьему «божественному гению» (духу-хранителю) возносили молитвы и воскурения в каждом правительственном здании, – подобная честь была совершенно ослепительной в своем блеске. Каждый император подразделял своих «друзей» на два класса. В число «друзей первого класса» входили ближайшие помощники, министры и генералы, имевшие постоянный доступ в его кабинет, некоторые совершенно определенные члены сената, кое-кто из ближайших родственников и немногие близкие ему по духу люди – поэты, философы (при великих императорах), жокеи, игроки и распутники (при императорах плохих). Куда более длинный список «друзей второго класса» включал всех остальных членов сената, многих из наиболее достойных всадников и даже небольшое количество плебеев, которых цезарь пожелал наделить подобной честью.

«Друзьям первого класса», правда, приходилось расплачиваться за свою славу достаточно тяжелой обязанностью – появляться во дворце каждое утро еще до рассвета и приветствовать повелителя мира, пока тот сидел в постели и его одевали слуги[255]. В ходе этой церемонии обсуждались и многие государственные дела, но личные приветствия монарха совершались лишь во время пребывания последнего в своей резиденции. Порой только для того, чтобы не доставлять своим министрам-подагрикам тяжелых для них неудобств, император намеренно проводил ночь не во дворце, избегая утренней церемонии.

Аудиенции у императора. После того как император после соответствующей церемонии облачался в надлежащий наряд и, поговорив со своими ближайшими друзьями, иногда скреплял своей печатью наиболее важные указы, он был готов дать утреннюю аудиенцию. Полная когорта (1 тыс. человек) преторианской гвардии всегда несла караул во дворце, а отряд из ее состава без оружия, но в великолепных парадных одеждах стоял у входа в зал для аудиенций. Как правило, туда имели доступ только мужчины[256]. В период правления особо дурных или излишне подозрительных императоров, подобных Клавдию, соблюдался унизительный обычай – обыскивать на предмет оружия каждого посетителя перед доступом в зал (вне зависимости от его положения); но, в конце концов, начиная с императора Нервы, от подобной мерзости отказались.

На просторном дворе перед помещением для аудиенции каждое утро несколько дюжин сенаторов спускались из своих паланкинов. Порой ожидание – пока откроются двери зала – затягивалось так, что прибывшие для аудиенции успевали решить между собой свои деловые вопросы, а то и позволяли себе пофилософствовать. «Друзья второго класса» не обязаны были представать перед своим владыкой каждое утро, однако не попадаться ему на глаза достаточно часто считалось серьезной ошибкой.

Общественный крах в случае императорской немилости. Этот процесс весьма напоминает ситуацию, в которую несколько ранее, но в тот же день попал один клиент в доме хозяина-аристократа. Так, группа роскошно одетых «служителей доступа» (admissionales) стояла у входа в помещение для аудиенций, тщательно оглядывая каждого намеревающегося предстать перед императором. Помимо обычных «друзей» они также часто пропускали в зал и кое-кого из высокопоставленных посетителей из дальних районов империи, особенно членов тех провинциальных посольств, которые всегда пребывали в Риме, стараясь улучить момент, чтобы уговорить императора посетить их края или поднести ему какую-либо общественную петицию.

В тот день, когда Адриан давал аудиенцию перед тем, как покинуть Рим, наш друг Кальв ждал приема, чтобы попрощаться с императором, и стал невольным свидетелем неприглядного случая. Когда открылись двери приемного зала, в них первым захотел пройти один довольно разгульный и не отличавшийся достойным поведением молодой человек по имени Кальвисий. Но в этот момент императорский вольноотпущенник остановил его, взяв за локоть, и объявил: «Вам более не позволено посещать дворец». Кальвисий от неожиданности отпрянул назад, сраженный этой катастрофой. Пожалуй, он не был бы так огорошен, потеряй он половину своего состояния.

В еще худшем положении оказался уже упоминавшийся Юалий, который, по слухам, стал посмешищем в качестве художественного критика, перебрав вина в присутствии Адриана на званом ужине. Он позволил себе в этом состоянии войти в триклиний и приветствовать императорское место. «Ave, Caesar!» – нахально произнес он, надеясь, что его бестактность останется незамеченной. «Vale, Jallie!» («До свидания, Юалий!») – ответил монарх, отвернувшись от него. Это оскорбление было нанесено в присутствии по крайней мере пяти десятков сплетников, и в тот же вечер об этом случае уже знал весь Рим. При другом императоре, не столь снисходительном, жизнь Юалия оказалась бы в серьезной опасности, а тогда он потерпел просто общественный крах: перед ним закрылись двери всех аристократических домов, а его ни в чем не повинные жена и дети разделили обрушившийся на него остракизм. Теперь его единственной надеждой оставалось то, что по возвращении император простит его и на его приветствие дружелюбно ответит: «Ave!» Тогда бедный сенатор снова мог бы ходить в обществе с высоко поднятой головой.

Огромное значение императорского расположения. Кальв, наоборот, после этой частной аудиенции шел домой, словно на крыльях летел. Император ответил на его приветствие, назвав его «Мой дорогой Кальв»; затем спросил: «А как поживают твоя Грация и мальчики?» и добавил: «Как ты думаешь, фракиец Галлинас будет на арене хорошим противником сирийцу?» Разговор он закончил мудрым советом: «Сегодня утренний холод чувствуется крепче, если только не одеться потеплее»[257].

Когда Кальв вышел из зала для аудиенций, вокруг него столпились все его друзья, поздравляя его с «поразительной благосклонностью императора» и давая ему понять, что он через несколько лет обязательно станет