больным сыном, он отрекся в пользу брата, великого князя Михаила. Текст этого исторического документа известен, но я хотел бы напомнить здесь эти благородные слова:

«Мы, Божьей милостью Николай II, император всея Руси, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, объявляем всем нашим верноподданным.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной борьбы. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Николай»

На следующий день, 16 марта, великий князь Михаил подписал свое, ожидавшееся отречение. Керенский, буквально вырвавший у него отречение, поблагодарил его в выспренных выражениях.

Временное правительство «позволило» императору проститься с армией. Вдовствующая императрица, в сопровождении моего тестя, тотчас покинула Киев, чтобы отправиться в Могилев, где была Ставка.

Николай II поднялся в вагон матери и пробыл с ней, запершись, два часа. Их беседа осталась тайной. Когда тестя позвали к ним, императрица задыхалась от рыданий. Император стоял неподвижно и молча курил.

Временное правительство склонялось к стремлению «Совета», требовавшего немедленного ареста императора. Тогда же был опубликован знаменитый приказ № 1, объявлявший об уничтожении воинской дисциплины, приветствий офицеров и т. д. Солдат призывали создавать собственные административные комитеты или советы и самим определять офицеров, которых они хотят сохранить.

Это был конец русской армии. В некоторых гарнизонах начались убийства офицеров. Спустя три дня император уезжал в Царское Село, где должен был соединиться с семьей. После душераздирающего прощания с матерью, оказавшемся их последним прощанием, Николай II, одетый в простую гимнастерку с крестом Св. Георгия, поднялся в свой поезд, стоявший напротив поезда императрицы. Она же, вся в слезах, стоя, через окно крестила его и благословляла жестами. Из окна своего вагона сын сделал ей последний прощальный знак, и поезд тронулся.

Прибыв в Царское Село, император увидел себя покинутым всеми. Один князь Долгоруков провожал его до Александровского дворца.

* * *

В конце марта я был освобожден, и мы вернулись в Петербург. Перед отъездом в Ракитном отслужили обедню. Церковь была полна плачущих крестьян: «Что с нами будет? – повторяли они, – у нас отняли царя!»

В Харькове мы сошли с поезда, чтобы зайти в буфет. С трудом пробрались через толпу, наполнявшую вокзал. Все эти люди обращались друг к другу: «товарищ». Кто-то меня узнал и произнес мое имя. Толпа тут же заволновалась. Сжатые со всех сторон и полузадушенные, мы испытывали неприятное чувство. Эти люди, приветствующие нас, могли бы с тем же успехом нас растерзать. Военные пришли нам на помощь и помогли войти в буфетный зал. Толпа ринулась за нами, пришлось закрыть двери. Меня хотели заставить сказать речь. Я отказался под предлогом, что не способен выступать публично. Там мы узнали, что на вокзал прибывает поезд, везущий с Кавказа великого князя Николая Николаевича, Чтобы добраться до него, мы должны были снова пройти сквозь воющую толпу, которая теперь приветствовала великого князя. Он горячо меня обнял. «Наконец-то, – сказал он, – мы можем торжествовать над врагами России!» Он должен был нас покинуть, так как его поезд отправлялся. Поднимаясь в вагон, я встретил в коридоре певца Альтшевского. Он сказал, что возвращается из деревни, куда его посылали лечиться от сильного нервного заболевания. Он пришел в наше купе и предложил спеть нам. Вдруг он оборвал пение, уставив на меня растерянный взгляд: «Почему вы так смотрите, – спросил он, – я не могу больше петь». Я в растерянности старался уговорить его продолжать. Он отказался и ударился в бессвязную речь, говоря все громче и громче. Вскоре его крики привлекли внимание людей, ехавших в соседних купе. Один из его друзей, ехавших с ним вместе, нашел в поезде врача, сделавшего ему успокаивающий укол. Но ночью его крики возобновились. В этой атмосфере общего напряжения бредовая встреча с этим несчастным сумасшедшим прибавилась к ощущению кошмара, каким стало для нас это путешествие.

Петербург показался нам сильно изменившимся. Неописуемый беспорядок царил на улицах. Большинство людей нацепили красные кокарды. Даже наш шофер счел нужным надеть красную повязку, отправляясь встречать нас на вокзал: «Сними этот ужас!», – сказала ему мать в гневе.

Моим первым желанием было ехать в Москву к великой княгине Елизавете, которую я не видел после тех трагических событий. Она вышла ко мне, обняла и благословила. Ее глаза были полны слез.

– Бедная Россия, – сказала она, – какое тяжкое испытание должна она вынести! Мы все бессильны перед Господней волей. Мы должны молиться Богу и взывать к его милосердию.

Она внимательно выслушала мой рассказ о трагической ночи.

– Ты не мог действовать иначе, – сказала она, когда я кончил. – Твой поступок был последней попыткой спасти страну и династию. Не твоя вина, что последствия не соответствовали твоим ожиданиям. Это вина тех, кто не захотел понять, в чем состоит их долг. Убивая Распутина, ты не совершил преступления; ты разрушил воплощение сатаны. Но ты не должен и считать заслугой это, поскольку ты был предназначен и руководим, что могло случиться и с другим.

Она рассказала, что через несколько дней после смерти Распутина ее посетили настоятельницы многих монастырей с рассказами о поразительных событиях в их монастырях 29 декабря. Во время ночных служб священники испытали приступы безумия, богохульствуя и испуская нечеловеческие крики; монахини разбежались по углам,