Он полез в машину, стоящую возле домика, – Марго знала, что лезет он за сигаретами. Знала, поскольку сама как раз полезла в сумку за своими. Будь это в кино, подумала она, будь это в кино, он бы сейчас ринулся через дорогу с зажигалкой – оказать услугу прелестной незнакомке. Так и не узнав ее (зрители затаивают дыхание). Потом постепенное узнавание, ужас – неверие и ужас. Пока она, жена, сидит себе, хладнокровная и довольная, глубоко затягиваясь сигаретой. Но этого не случилось, – конечно, ничего такого не случилось, он даже не взглянул в ее сторону. Марго сидела, потея в плотных джинсах, и руки у нее тряслись так, что сигарету пришлось убрать.

Машина не его. На чем ездит Дороти Шлут?

А может, он с кем-то еще – с совершенно незнакомой женщиной. С незнакомкой, решившей, что она знает его не хуже его собственной жены.

Нет. Нет. Это не какая-то неизвестная женщина. Не незнакомка. Никоим образом. Дверь домика снова открылась, и появилась Лана Шлут. Та самая, которая сейчас должна была развлекаться в Торонто вместе с оркестром. И поэтому не могла посидеть с Дебби. Лана, которую Марго всегда жалела и к которой была добра, думая, что девочке одиноко без друзей или просто не везет. Марго считала, это очень заметно, что Лану воспитывают в основном пожилые бабушка и дедушка. Лана казалась старомодной, преждевременно посерьезневшей, но недостаточно умной и притом не слишком здоровой, словно ее кормили исключительно сладкой газировкой, корнфлексом в сахарной глазури и прочим мусором вроде консервов, жареной картошки и лапшевника с сыром, или что там старики готовили на ужин. Девочка страдала постоянными простудами с астматическим компонентом. Цвет лица у нее был бледный, тусклый. Но фигура – крепенькая, приятная, хорошо развитая спереди и сзади, щеки при улыбке топырились, как у хомяка, а волосы – шелковистые, прямые, светлые от природы. Лана была такая робкая и забитая, что даже Дебби ею помыкала, а мальчики просто считали ее каким-то недоразумением.

Лана была в купальном костюме – вероятно, купленном бабушкой по своему вкусу. Сборчатый верх, прикрывающий бугорки грудей, и юбка в цветочек. Бледные коренастые ноги. Лана стояла на пороге, словно боясь выйти – боясь показаться на люди в купальном костюме или вообще показаться на люди. Руэлу пришлось подойти и ласковым шлепком сдвинуть ее с места. Он задрапировал ее плечи полотенцем и нежно огладил ладонями, задерживаясь кое-где. Он коснулся щекой ее плоской белесой макушки, зарылся носом в волосы – конечно, вдыхая младенческий запах. Марго смотрела.

Они пошли прочь – по дороге, ведущей вниз, к пляжу, на подобающем расстоянии друг от друга. Отец и дочь.

Теперь Марго заметила, что машина – прокатная. Взята в Уокертоне. Вот забавно было бы, подумала она, если бы он взял машину в Кинкардине, в том же месте, что и она, Марго. Ей захотелось подложить записку под дворник, но писать было не на чем. У Марго была с собой ручка, но не было бумаги. Однако на траве рядом с мусорной урной она заметила бумажный пакет с логотипом KFC. Почти без жирных пятен. Она разорвала его на куски и стала писать на них печатными буквами:

Марго написала еще одну записку: «Жирный распустеха и дура с детским личиком», но изорвала – ей не понравилось, как это звучит. Истерично. Она рассовала записки по местам, где их обязательно должны были заметить, – под дворники, в щели дверок, придавила камнями на столе для пикника. И с колотящимся сердцем поспешила прочь. Сначала она так ужасно вела машину, что, выезжая со стоянки, чуть не задавила собаку. Она решила не соваться на шоссе и поехала проселками, в обход, все время напоминая себе, что нельзя превышать скорость. Ей хотелось дать газу. Рвануть с места. Ей казалось, что она сейчас взорвется и разлетится на мелкие кусочки. Что это было за чувство – ужасное или восхитительное? Она сама не знала. Ей казалось, что якорь обрублен, уже ничто не важно и она легкая, как травинка.

Но она все же добралась до Кинкардина. Переоделась, сняла парик и стерла макияж. Одежду и парик сунула в мусорную урну у супермаркета, мимоходом подумав: «Какая жалость». Вернула фургон в прокатную контору. Хотелось зайти в бар при гостинице и выпить, но Марго боялась после этого садиться за руль. И еще она боялась слететь с катушек, если какой-нибудь мужчина подойдет к ней в баре и что-нибудь скажет, все равно что, хоть «Жаркий денек сегодня». Она боялась, что завизжит и вцепится когтями ему в лицо.

Дома. Дети. Заплатить бебиситтерше. Подруга Ланы. Может, это она звонила? На ужин заказать что-нибудь с доставкой. Пиццу. Не KFC – этот логотип теперь до конца жизни будет напоминанием. Она не ложилась спать – сидела и ждала. Выпила. Слова бились у нее в голове. «Адвокат». «Развод». «Наказать». Они гремели, как удары гонга, и затухали, никак не помогая понять, что делать дальше. Что сначала, что потом, как теперь жить? Дети записаны к разным врачам, мальчики устроились на работу на лето, Дебби предстоит небольшая операция на ухе. Марго не могла взять и увезти детей – тогда придется их тянуть в одиночку посреди вихря сплетен и пересудов. Она уже хлебнула этого однажды, с нее хватит. И еще они с Руэлом на следующей неделе приглашены на большой прием по случаю юбилея; она должна купить подарок. И водопроводчик придет проверить канализацию.

Руэл так долго не возвращался, что Марго забеспокоилась – не в аварию ли попал. Ему пришлось сделать крюк, чтобы завезти Лану в Оранжвилль, где жила ее тетя. Перед тетей он прикинулся учителем из школы, развозящим оркестрантов по домам. (Настоящему же учителю сказали, что у Ланы заболела тетя и Лана поехала в Оранжвилль за ней ухаживать.) Конечно, от записок у Руэла разыгралась изжога. Он сидел на кухне, жевал таблетки и запивал их молоком. Марго сварила себе кофе, чтобы протрезветь перед битвой.

Руэл сказал, что все это было совершенно невинно. Он решил свозить девочку подышать воздухом. Он, как и Марго, жалеет Лану. Все невинно.

Марго, услышав это, расхохоталась. Она и сейчас хохотала, рассказывая:

– Я ему сказала: «Невинно! Ты с кем, по-твоему, разговариваешь? С Терезой?» А он такой: «С кем?!» Нет, честно. И после этого смотрел на меня пустыми глазами с минуту, пока не вспомнил. Так и сказал: «С кем?!»

И тогда Марго подумала: какое наказание? Кого я этим накажу? Он женится на ней, наверняка пойдут дети, и денег скоро перестанет хватать на всех.

До того как они легли в постель – чудовищно поздно, уже под утро, – она взяла с него обещание, что у нее будет дом.

– Потому что у мужчин в жизни наступает пора, когда им уже не хочется лишний раз шевелиться. Они предпочитают выкрутиться. Я торговалась с ним до посинения за каждую мелочь и выторговала практически все, что хотела. Позже, стоило ему заартачиться из-за чего-нибудь, мне достаточно было сказать: «Пора париков!» Я ему все рассказала – про парик, про фургон, где я сидела, и все остальное. Я могла сказать это при детях и вообще при ком угодно, и никто не понял бы. Но Руэл-то понимал! Он-то понимал. «Пора париков!» Я это до сих пор говорю иногда, при удобном случае.