Характерно, что в оценке болезни Михаила Васильевича и его вынужденного отпуска многие склонны были приписывать Государю и Алексееву собственные соображения относительно «опалы» и «немилости». «Правые» трактовали отправку в Крым как бы «в наказание» генералу за его недостаточный монархизм и негативное отношение к Распутину. «Союзные представители» усматривали в этом следствие недостаточного понимания Алексеевым «обязательств» России перед Антантой. «Либералы» считали, что «ссылка» в Крым была реакцией Государя на излишний «конституционализм» начальника штаба.

Далее, вполне в духе «конспирологических» теорий, делался вывод о «затаенном желании» Алексеева «отомстить» за такую «несправедливость» и о его, вполне логичном, участии в антимонархическом заговоре. И почему-то никак не принимаются во внимание элементарные, вполне понятные и объяснимые причины и последствия: тяжелая обострившаяся болезнь и желание выздоровления для возвращения к прежней, столь важной работе в Ставке.

Лучшим опровержением подобной «конспирологической» версии могут служить фрагменты из переписки Императора и Императрицы. Сразу же после обострения болезни Николай II довольно часто и много писал об этом супруге, никоим образом не предполагая, что ему предстоит «избавиться» от своего якобы «невыносимого» начальника штаба. И ответы Александры Федоровны показывают живое участие, сочувствие больному и пожелания ему скорейшего выздоровления. Правда, объяснения причин болезни: в письмах Императрицы достаточно примечательные. В письме от 3 ноября Николай II отмечал: «Генерал Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар. Федоров (лейб-хирург профессор СП. Федоров состоял при Ставке с осени 1915 г. — В.Ц.) говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина (лейб-медик Высочайшего Двора В.Н. Сиротинин. — В.Ц.). Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь. Пустовойтенко отлично осведомлен во всем и прекрасный помощник (он и делал ежедневные доклады при кратковременном отсутствии своего начальника. — В.Ц.). Пока я не думаю брать никого со стороны». На следующий день Государь пишет: «Алексееву сегодня немного полегче. Федоров настаивает на том, чтобы он полежал еще по крайней мере неделю, потому что, кроме болезни, он переутомлен работой и недосыпал все это время. Выглядит он свежее».

Александра Федоровна по-своему объясняла причину болезни Алексеева. Помимо неприязни генерала к «нашему Другу» Распутину, она отмечала явный, как ей представлялось, недостаток душевных качеств у генерала. Административный, «бумажный» стиль руководства Алексеева (отмечаемый, кстати, многими современниками и «бросавшийся в глаза») казался ей вредным. Хотя, конечно, подлинных настроений генерала, его психологических переживаний и глубокой православной веры эта оценка отнюдь не отражала.

Очевидно, что Императрица делала вывод о «бездушии» Михаила Васильевича, не имея возможности встречаться, беседовать с генералом, получая о нем сведения только из писем супруга. При этом Императрица уверена, что, преодолев болезнь как искушение, Михаил Васильевич станет другим. В своем ответе (от 5 ноября) она писала: «Алексееву следовало бы дать двухмесячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, например, Головина (генерал-лейтенанта Н.Н. Головина, начальника Николаевской военной академии. — В.Ц.), которого все чрезвычайно хвалят, — только не из командующих армиями, — оставь их на местах, где они нужнее. У Пустовойтенко слишком много работы, а ты — один и, кроме того, не можешь тронуться с места и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алексеев, не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянное напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости».

В письме 7 ноября Государь все-таки признал необходимость длительного лечения своего начальника штаба: «Вчера я принял Сиротинина, и он доложил мне, что, по его мнению, необходимо сделать с Алексеевым. Ему нужен отдых в Крыму в течение шести-восьми недель. Они надеются, что этого будет достаточно, чтобы он поправился и набрался сил. Сегодня утром я сказал это Алексееву, и он, конечно, подчиняется их предписанию». 8 ноября Александра Федоровна отвечала: «Это вполне правильно, что Алексеева отправляют для длительного отдыха в Крым, это крайне необходимо для него, — там тихо, воздух и настоящий покой». И спустя месяц (4 декабря) вспоминает о Михаиле Васильевиче не только с сожалением, но и с надеждой: «Не забудь воспретить Гурко (новый начальник штаба. — В.Ц.) болтать и вмешиваться в политику — это погубило Николашу (Великого князя Николая Николаевича. — В.Ц.) и Алексеева. Последнему Бог послал болезнь, — очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня — сказанное им старику Иванову служит тому доказательством.

Но это все скоро минует. Все начинает проясняться, как и погода, что служит хорошим предзнаменованием, помни».

В своем дневнике (весьма немногословном) Николай II почти ежедневно (с 3 по 20 ноября) отмечал состояние здоровья своего начальника штаба: «Алексеев, к сожалению, нездоров и лежит. Зашел к нему… Алексееву лучше… зашел к Алексееву и условился с ним, что на время его отпуска исправлять должность начальника штаба будет Гурко… после доклада, как всегда, зашел к Алексееву, которого нашел сидящим в кресле… зашел с Алексеем к М.В. Алексееву проститься, т.к. он уехал в Севастополь полечиться в Романовском институте (Романовский институт физических методов лечения. — В.Ц.)».

Таким образом, отъезд генерала в Крым на лечение отнюдь не привел к «ухудшению», «разрыву» отношений с Царской семьей. Напротив, из Ставки в Морское собрание в Севастополе, где проживал Алексеев, был протянут прямой телеграфный провод, что позволяло регулярно запрашивать его мнения по тем или иным вопросам. По воспоминаниям же генерала Борисова, сопровождавшего Алексеева в его отъезде, «все важнейшие мероприятия Гурко обязан был докладывать Государю не иначе как с полученным из Севастополя мнением Алексеева». В частности, именно из Крыма в декабре 1916 г. Ставкой был получен последний разработанный Алексеевым стратегический план на предстоящий 1917 г. Государь утвердил его 24 января 1917 г. Находясь на лечении, Алексеев следил также за исполнением его предписаний о формировании ТАОН к весне 1917 г. Сразу же по приезде в Севастополь, 23 ноября 1916 г., он отправил телеграмму начальнику французской миссии в Ставке Жанену (с копией в Париж генералу Жилинскому), о том, что «желательна уступка 120-мм и в особенности длинных 155-мм орудий (лит. Д), допускающих дальность до 10,5 км, с запасными частями, полной амуницией и по 800 выстрелов единовременно, и затем ежемесячно по 250 на орудие, а также с грузовыми автомобилями для парков». В Севастополе он дважды встречался с командующим Черноморским флотом адмиралом А.В. Колчаком и его начальником штаба, обсуждая как подробности возможной Босфорской операции, так и, очевидно, некоторые «государственные вопросы».