— Значит, вы думаете, что Дульсинея имеет какое-то отношение к его самоубийству?

— Ты умер задолго до того, как покинул этот мир.

— Мисс Флорентина, я не…

— Я имела в виду его… Ах, сама не знаю, что я имею в виду. О чем это мы?

Она занервничала и вдруг показалась высохшей и согбенной. Ни с того ни с сего улыбнулась. Глаза блеснули проницательно. От сигаретного дыма и запаха ее кровати меня уже подташнивает.

— Скажи, дитя, зачем ты хочешь ее найти? — Она внимательно смотрит на меня. — Сам-то хоть знаешь?

— Знаю, да. — Выдерживаю ее взгляд. — Хочу спросить, как поступил бы ее отец.

— Зачем?

— Потому что для меня это важно.

— И эта его адская книга тут ни при чем?

— Я делаю это ради Криспина.

Мисс Флорентина молчит, вдыхая тишину. В небе позади нее летит птица — первый представитель живой природы, увиденный мною по приезде. Черная птица парит в потоке воздуха, похожая на букву «М» на чистой странице. Мисс Флорентина улыбается с болью и грустью.

— Хорошо, дитя, — произносит она, — я укажу тебе место. — Улыбка ее теперь кажется победной.

— Правда?

— Я верю в тебя. Она живет на заливе Лингайен. На одном из Сотни Островов. В одном из красивейших мест. Ты бывал там?

— Да, но почти ничего не помню. Бабушка с дедом возили меня, когда я учился в старших классах. Там погибли мои родители, там и памятник. Большая стальная скульптура посреди леса. Ангел со сломанными крыльями.

— Значит, точно не зря съездишь.

— Спасибо. — Я вдруг понимаю, что вот-вот расплачусь.

Мисс Флорентина кивает и улыбается:

— В «Сполиарии» есть персонаж, на который тебе стоит обратить внимание. На заднем плане стоит женщина в красном плаще, лицо ее скрыто наполовину. Можно подумать, что Хуан Луна писал ее с Дульсинеи.

— Спасибо вам.

Покопавшись в куче барахла, мисс Флорентина вытягивает блокнотик.

— Так, где мои карандаши?

— У меня есть ручка.

— Знакомая ручка, — говорит она, рассматривая мой «паркер». Черкает в блокноте, как врач, выписывающий рецепт. — А теперь я задам тебе вопрос, Мигель. Как ты думаешь, почему Криспин даже не искал свою дочь?

— Боялся.

— Думаю, дело не только в этом. Прости мне это сравнение, но я ведь старая папарацци. Просто иногда человек слишком долго ждет, чтобы сделать идеальный снимок. Не понимая, что нужно всего лишь сменить ракурс. Вот в чем дело. Криспин перепутал движение вперед и переезд с места на место. Он жил за границей, чтоб правдивее писать. Однажды он сказал мне, что хочет выжать из себя по максимуму, стать таким, чтобы Дульсинее захотелось его найти. И вот что вышло.

— А как же мать?

— Главное — это ребенок. У нее вся жизнь впереди. — Мисс Флорентина смотрит на меня со значением.

— Что вам известно о «Пылающих мостах»?

— Забудь об этом. Иди и найди свою Дульсинею. — Она вырывает страничку из альбома, складывает ее пополам и дает мне.

— А что насчет книги?

— Ты сказал, что к его работе это не имеет отношения. — Она явно недовольна.

— Извините. Я просто не знаю, у кого еще можно спросить. Я собирался встретиться с литературным критиком Авельянедой. Но я уверен, что все это будет… ну вы знаете. Просто вы последний человек, который может…

— Криспин, прекрати, дитя мое. Ты никогда не изменишься. Забудь про ланч. Иди с Богом.

— Еще один вопрос, последний…

— Так Бог велел, и заповедь сия единственною дочерью была Божественного голоса… — Она поворачивается ко мне. Спина прямая, в лице вызов. — Твоя очередь.

— Не понимаю.

— Ау, Криспинито? «Потерянный рай»?

— Да, но…

— Джон Мильтон. Какой же ты бестолковый! Что с тобой? «Единственною дочерью была Божественного голоса. Вольны мы в остальном. Наш разум — наш закон».[186]

* * *

— Если веришь — все возможно, — сказал Кап, выглядывая из облака сигарного дыма.

Дульсе глубоко вдохнула гвоздично-лимонный запах. Сидя на ветке, она болтала ногами и старалась не смотреть вниз. Но все равно боялась жутко. С такой высоты казалось, что земля от нее на огромном расстоянии.

— Просто поверь, — говорил Кап, — не что ты можешь летать, а что ты легче воздуха. С первого раза, может, и не получится. Да и со второго тоже. Но я поймаю тебя, обещаю.

Дульсе окинула Капа критическим взглядом. Он не шутил.

Вид Капа, безусловно, производил впечатление и внушал доверие — огромный, черный, мускулистый, с глазами, искрящимися, как магические кристаллы. Дульсе всегда восхищалась его умением удерживаться на ветвях. На самом деле идущим по земле она видела его лишь однажды — ведь капре не отходят от деревьев[187]. Никогда. Тот раз, когда Кап спас ее от соседского ротвейлера Мириам, был первый и последний. И каким неуклюжим, даже напуганным он казался, хотя это был всего лишь тихий проулок. Поступок его был настолько нехарактерным для капре, что после того, как Кап одной рукой подхватил Дульсе и усадил ее на самую высокую ветку и рыкнул на Мириам так, что собака убежала, поскуливая, — после всего этого Кап робко забрался к ней на дерево и очень попросил никому об этом не говорить. Никогда. Кап сказал, что узнает, если Дульсе предаст его, потому что в воздухе появится такая рябь. Он объяснил, что предательство, ложь, даже дурные мысли издают звуковую волну, которую способны улавливать только очень чувствительные уши и чуткие сердца, хотя все люди на земле способны ощутить ее где-то глубоко внутри, даже если ничего об этом не знают.

Поэтому Дульсе доверяла ему. Кап был ее другом и не стал бы ее подводить. Дульсе глубоко вдохнула и сделала, как было сказано. Спрыгнула с ветки. Усилием воли она постаралась остановить падение. Не получилось. Земля приближалась. Она постаралась сильнее. Земля неслась навстречу. Дульсе собрала волю в кулак. И тут почувствовала, как могучие руки Капа обхватили ее и опустили, мягко-мягко, и кончики ее пальцев коснулись земли с такой легкостью, будто она встала с кровати.