Столицей Поднебесной Хубилай еще в 1268 г. (до окончания завоевания Юга) сделал Пекин и часто совершал переезды оттуда в Каракорум или в свою летнюю столицу Шанту, тоже расположенную в монгольской степи, но не очень далеко от Пекина – в трехстах километрах на север. Однако и пекинские дворцовые парки были засеяны родной степной травой. А еще в них стояли юрты, в которых любили отдыхать Великий хан и его сыновья и в которых рожали их жены.

Человеком великий хан и император был из себя видным, а по натуре недобрым. Иногда он с явным удовольствием созерцал, как полосуют плетьми провинившегося придворного. Но ума был немалого, а чувствами умел владеть. Ко всем религиям относился терпимо (как и его предшественники – монгольские владыки), но лично, для души наибольшее предпочтение отдавал буддийской секте сакья («красношапочники»), сложившейся в Тибете.

Некоторое время Хубилай проявлял интерес и к даосизму, по его инициативе и в его присутствии состоялась дискуссия между буддийскими и даосскими учеными. Но один пренеприятный инцидент изменил его мнение. Однажды был подожжен даосский храм. В преступлении обвинили буддийского монаха, но расследование неопровержимо установило, что это была провокация и дело рук даосских священнослужителей. Виновных постигла суровая кара: двое были казнены, третьему отрезали нос и уши. После этого отношение властей к даосам стало подозрительным и придирчивым, а буддизм снискал еще большее покровительство Великого хана.

У Хубилая было четыре жены, но всю жизнь он любил одну – Чаби. От жен у него было семь сыновей. Еще при нем денно и нощно находилась бригада из шести наложниц: девушки дежурили по трое суток, а потом сдавали вахту следующей шестерке. Совместными усилиями они одарили повелителя еще двадцатью пятью сыновьями.

Даже став Сыном Неба, к китайцам Хубилай все равно относился со строгостью и никогда не забывал о факте их завоевания. Так, накладывая запрет на азартные игры, он исходил из следующих соображений: поскольку население страны было побеждено силой оружия, то все его имущество – собственность победителя, то есть его, Великого хана Хубилая. А он свое кровное проигрывать никому не позволит. Впрочем, следует отметить, что введенное им со временем уложение о наказаниях было значительно мягче сунского, в нем меньше стало поводов для смертной казни.

Все население Поднебесной было поделено на четыре разряда, и китайцы оказались по этой сетке людьми третьего и четвертого сорта. Выше всех стояли, разумеется, монголы. Но им, новоявленной «нации господ», чтобы управлять страной древней земледельческой цивилизации, надо было еще слишком многое в ней понять и от нее воспринять, а они этого, по правде сказать, не очень-то и хотели. Скорее, срабатывали не только инстинкт, но и осознанное стремление к самосохранению: остаться такими, как есть, в этой необъятной и полной обезоруживающих соблазнов чужеродной среде (в дальнейшем китаизация императоров-монголов и их ближайшего окружения всегда наталкивалась на протест значительной части соотечественников). Поэтому следующей по приоритету категорией были сэму жэнь – «люди разных рас», или иностранцы. Те, кому легче было находить с китайцами общий язык, но не китайцы, не свои для них. Персы, выходцы из Средней Азии, даже европейцы. Последних было не так уж мало – в одном Пекине их проживало около пяти тысяч, и они тоже привлекались к управлению страной. Следующий разряд был уже китайским, но в него входили не все ханьцы, а только северяне: те, кто были завоеваны довольно давно – скорее, даже не совсем завоеваны, а «перешли» от чжурчжэней; кто к монгольскому игу успел попривыкнуть и кого следовало выделить хотя бы для того, чтобы расколоть туземную массу. Сюда же относились кидани, корейцы, уцелевшие чжурчжэни – люди, воспринявшие китайскую культуру. Наконец, последний, четвертый разряд составляли китайцы-южане.

Впрочем, некоторые дискриминационные ограничения распространялись на всех уроженцев Поднебесной. Они не имели права появляться ночью на городских улицах, обучаться иностранным языкам, иметь оружие, вести какую-то организованную общественную жизнь.

Большинство китайской образованной элиты было отстранено от управления страной. Правда, согласно указу Хубилая от 1291 г. китайцы могли занимать любую должность ниже губернаторской – но его ближайшие преемники об этом старались не вспоминать.

Да и многие бывшие чиновники, вообще «ученые мужи» шэньши, при всем страхе перед суровыми завоевателями, считали общение с ними ниже своего достоинства. Отдавая дань веротерпимости монголов, их мужеству, прямоте и честности, китайцы готовы были признать их «благородными варварами» – но в то же время варварами безнадежными. Такое обоюдное отстранение привело к тому, что многие «ученые мужи» стали преподавателями, литераторами и художниками, занялись учеными изысканиями. Особенно это относилось к южанам. На их родной земле монголы предпочитали назначать на должности если и китайцев, то выходцев с севера; а с другой стороны, южным конфуцианцам, при их давнишней культурной продвинутости, больше, чем кому-либо, могла претить сама мысль о сотрудничестве с варварами. Когда одного художника спросили, почему он изобразил дерево с оголенными корнями, ответом было: «потому что монголы украли землю». Но мы еще увидим, что культурная жизнь в эпоху Юань была на большей высоте, чем можно было бы ожидать.

И тут же надо сказать о том, что множество китайцев оказались вне всяких разрядов, потому что в ходе войны были обращены в рабов. Рабов никогда не было столько в Поднебесной, как при монгольском владычестве.

Покоренная страна лежала в развалинах, во многих местностях обезлюдела, и ее надо было восстанавливать.

Кроме столичной, Китай был разделен на восемь больших областей, управляемых представителями высшей монгольской знати. Они обладали огромной властью над жизнью и смертью обитателей подведомственных территорий, но сверху за ними осуществлялся бдительный надзор. В целом традиционная китайская структура управления была сохранена, и здесь очень кстати оказалось такое ведомство, как цензорат и инспекция. Наибольшее же значение придавалось министерствам военного дела и вооружений – военная сила была и предметом гордости монголов, и главным орудием их владычества. Дополнительно к прежним было образовано ведомство, занимающееся розыском животных и людей. Сохранность первых весьма заботила монголов как природных скотоводов и всадников, а под вторыми имелись в первую очередь в виду беглые рабы. Точно так же деятельность образованного при юаньском дворе «Управления ремеслами и художествами» не совсем соответствовала нашему восприятию названия этого ведомства. Монголы практически закрепостили китайских ремесленников, заставляя их работать на нужды дворца, местных управителей, гарнизонов. Они, как и крестьяне, массами сопровождали отправлявшиеся в завоевательные походы армии. Только в государственных мастерских работало несколько тысяч умельцев – полурабов. Для прочих ремесленников сохранилось их объединение в цеха (ханы) – помимо прочего, так удобней было взимать с них подати (действовал принцип круговой поруки).

Потребность госаппарата в образованных людях в первое время удовлетворялась за счет иностранцев. Так, всесильным министром финансов был узбек Ахмед. После того, как он был убит во время мятежа в столице, его место занял тибетец Сангха – постоянно обвинявшийся в корыстолюбии и разврате (может быть, отчасти потому, что в ходе проведенной им денежной реформы многие китайцы понесли большие убытки при обмене старых денег на новые). Утверждали, что при его потворстве монахи нескольких буддийских монастырей, чтобы оплатить ремонт своих храмов, разграбили усыпальницы императоров династии Сун, присвоив хранившиеся там огромные сокровища.