Дик рыскал внутри силового колпака у самых выходов, рыскал как затравленный зверь, как гиена, худой, издерганный, в лохмотьях, кое‑как прикрывавших грязное тело, рыскал с горящими от малярии глазами, не решаясь сунуться в один из этих проходов. Его подсознание напоминало то и дело ему, что он зверь, что он должен быть осторожным, что там, за непрозрачной розовой стеной может быть опасность, что ведь все: и зрители, и полиция, и люди губернатора, а сейчас уже, наверно, и президента, Ральфа Хилдбера, — наблюдают за ним, все они не могут оставить его без своего присмотра, и конечно, сейчас, находятся где‑то там, в окрестностях наружных стенок колпака, где‑то поджидают его. И, с одной стороны, ему хотелось скорее покинуть этот замкнутый мир, этот ад и выйти к людям, таким же, как и он сам, но, с другой стороны, инстинкты самосохранения подсказывали, что там его ждет западня. И голова его раскалывалась от противоречивых мыслей, и он снова удалялся от проходов, снова топтался в отдалении, изнывая от жары, голода, жажды. Он рисковал свалиться на землю, кишащую ядовитыми змеями, свалиться и уснуть, или потерять сознание, что было бы для него еще хуже.

Он не мог связаться и с профессором Перри Хименсом, так как вся та аппаратура, что была на нем в Африке, все это утонуло в Амазонке, все это не пропустило под силовой колпак это загадочное физическое поле. Как никогда ранее он был сейчас беспомощен, безоружен, слеп как несмышленый котенок, только что народившийся на свет божий. Но он все же не верил, что ни люди «Дже», ни профессор Хименс не примут каких‑нибудь мер, чтобы спасти его, чтобы смягчить его выход из‑под силового колпака, его встречу с полицией.

* * *

Два зеленых робота, манипулируя большими лопатами, заканчивали отрывать второй уже окоп. Забавно было наблюдать за их работой. Широкие окопы — в них уже установили и стулья — опоясывали чуть изогнутой дугой, отстоящей от розовой стены, примерно, на 200–300 метров, выходы. Первый рубеж был на два‑три десятка метров ближе к опасной зоне. И в нем уже шумно переговаривались и реготали засевшие там добровольцы из Пенсильвании. Все они имели на руках рекомендательные письма, подписанные самим президентом США Ральфом Хилдбером. Кроме этих писем у каждого имелась еще и винтовка с инфракрасным прицелом. Все они дали честное слово местным властям, что не будут первыми стрелять в бандита. Но не все там были и меланхоликами! Там были и сангвиники, вспыльчивые и очень нервные. И если кто из них случайно и прикончит этого преступника, считали высокие чины из ФБР, занявшие более отдаленный окоп и с иронией и отеческой лаской посматривавшие на молодых добровольцев, так что уж тут поделаешь. «Сэ ля ви!» «Такова наша жизнь, мосье!» — как говорил Мишель Жерар, спускаясь голышом в лифте из ресторана в Эйфелевой башне, после того как он выпил там чашечку горячего кофе, в котором плавала сварившаяся муха. Такова жизнь, всего не предвидишь!

Два поднятых на трехметровую высоту на металлических треногих подставках телевизора с экраном два метра на четыре, установленных слева и справа от второго окопа, и чуть спереди, метрах в пяти, позволяли видеть мечущегося по ту сторону розовой стены силового колпака преступника, видеть его слегка затуманенным оранжевой дымкой, чуть настораживаться, с учащением пульса, — а он всегда учащается у настоящих охотников, у крупных специалистов своего ремесла, и даже у их породистых легавых, учуявших зверя — когда бандит ложился на землю и начинал по‑пластунски вползать в проход. Сразу видать вояку, никак служил в нашей доблестной армии, но уже малость подзабыл, подзабыл. Уже не та выправка, его бы месяца на три к нам, в десантные войска, мы бы из него выбили всю эту дурь магистровскую…

Одно слегка раздражало полицейских и военных чинов, — они не предусмотрели такой жары и не захватили зонтики. Солнце палило по‑бразильски, нещадно, градусник в тени окопа, внизу, показывал тридцать шесть градусов. А тут еще и галстук нельзя снять, на тебя взирает с благоговением вся страна, вся Америка, и пот уже стекает по спине, и рубашка уже начинает прилипать к телу. И тот вон, робот зеленый с лопатой, взялся зачем‑то отрывать еще один окоп, позади них, и пыль летит сюда, им на головы, и так дышать нечем, отключить бы его, этого металлическо‑электронного истукана. Да, отключить, но как, никто не знает, а тот капрал, что их запустил, вот салага, куда‑то спрятался, где‑то, наверно, отыскал тень под кустиком и сейчас дрыхнет. Во, нате вам, и второй монстр к тому направился, и тот начал лопатой усердно работать, уже и не видно, одни плечи торчат, уже зарылся в землю, а пыли стало еще больше. Но остановит ли их кто‑нибудь? Сержант! Уймите их!.. Что, не ваша это специализация? Да, и чему вас только командиры учат?… О, кто это? Из этих мальчиков, из добровольцев? Отключил роботов? Молодчага! Молодчага! К награде его надо будет представить. Лейтенант, узнайте его фамилию и доложите мне!

Бригадный генерал Альфрен Силкуорт и был рад, что ему доверили провести эту ответственную операцию, и проявлял недовольство, брюзжание, так как в его подчинении находились не все военные, а еще и восемнадцать фебеэровцев, плохо знающих уставы и субординацию, и лезли все время к нему с глупыми вопросами. Разрешить ли и тем трем десяткам добровольцев установить такой же ленточный телевизор или нет? Разрешить, рявкнул Альфрен Силкуорт! Не видите, что ли, они лучше вас владеют военной техникой! Затребовать ли сюда из Нью‑Йорка или Вашингтона зонтики, или это будет нетактично? Какие зонтики? — взревел бригадный генерал. Вы хотите опозорить меня перед президентом! Где поставить переносной гальюн, впереди окопов или позади? К лейтенанту, к лейтенанту идите! — сердился бригадный генерал. Он вам укажет, где его ставить! Пусть уточнит розу ветров! Розу ветров! — кричал уже вслед спрашивающему Альфрен Силкуорт, не надеясь на умственные способности нижестоящих по званию подчиненных.

К его несчастью здесь были и гражданские лица, шесть человек. Те обслуживали перевозную телестудию компании Эр‑би‑си. Мало им, видите ли, двух телерсов в небе, так эти еще, цивильные, портят своим расхристанным видом всю панораму. Никакой тебе собранности, никакого тебе уважения к его погонам, к его званию. Ну, попадитесь вы мне в военном лагере, я вас быстро отучу от этих дурных привычек, быстро вымуштрую ходить строем, а не как попало.

Бригадный генерал снял фуражку, вытер мокрую от пота лысину белым и покрытым полосами со звездами платочком и тяжело вздохнул. Пить хотелось, но эти тупицы из ФБР даже не догадались захватить с собой хотя бы дюжину бутылок пива.

* * *

Что им там, у силового колпака в Бразилии, сейчас жарко, видели и в Америке, видели все телезрители, занявшие места у телевизоров, отпросившихся на вынужденный неоплачиваемый перерыв, жаждущие доглядеть, чем же все же окончится длительное путешествие этого бандита, Дика Ричардсона.

На экранах высвечивалась желтая местность, покрытая чахлой растительностью, разноцветные шапочки в окопе добровольцев, зеленые фуражки во втором окопе военных, черные — полицейских, и светлые шляпы — сыщиков и следователей ФБР. Поодаль, за вторым окопом, зеленел стальной обшивкой бронированный фургон, с решеткой на окошке. В нем, по‑видимому, увезут в тюрьму преступника. В стороне сверкала на крыше оранжевого фургона телекомпании Эр‑би‑си антенна, направленная на их телеспутник связи. Два телерса, носившиеся над позициями полицейских и военных подавали всю картину то крупным планом, то выхватывали отдельные лица, детали, револьверы и карабины, то гранатометы в руках у добровольцев, то сложенные на столике наручники.