Мотор на лодке заглушили. Он нырнул и поплыл под водой. Вынырнул. А что если это пограничная служба, подумалось ему. Быть может, это капитан Данфорд кого‑то прислал ему на подмогу. И он опять закричал и позвал на помощь и опять тут же нырнул и отплыл далеко в бок. Двигатель снова заработал, лодка начала приближаться к нему. Чей‑то голос, знакомый, звал его: «Мистер Хименс? Мистер Хименс? Грей? Где вы?»

Он уже не помнил, как руки Джона Тэнди втащили его в моторную лодку, как тот оправдывался перед ним, все повторяя: «Я тоже вышел на них, мистер Грей! Вышел! Но мне пришлось уехать из Майами в рыбачий поселок. Меня засекли мафиози. Я их выследил, мистер Грей!»

Грею хотелось сказать молодому напарнику, что он на него вовсе не обижается, что верит ему, хоть тот и слишком уж законспирировался, вероятно, у какой‑нибудь смазливой молоденькой рыбачки в доме, но, переодевшись в сухое белье, подсунутое Джоном, и глотнув для согрева что‑то обжигающее, уже спал на корме, завалившись на сухие рыбачьи сети.

Тэнди же, сверившись с показаниями компаса, подумал, что пять часов поисков вымотали и его, а каково же было Грею, прибавил газу, и скоростная моторная лодка, свернув вправо, взяла курс на Кубу.

Он провалился в какую‑то глубокую яму, провалился на 23 день пребывания под силовым колпаком номер два. Сверху она была прикрыта полуистлевшими веточками и листьями. И он, упав вниз, пошарив по стенкам, начал хныкать:

— Кэти, нажми на кнопку! Кэти, нажми на кнопку!

И послушно вытянувшись как солдатик, сложил руки по швам и стал чего‑то ждать, поглядывая наверх. и никто, видимо, так и не понял, о какой кнопке там, в джунглях, идет речь, кроме, возможно, самой Кэти. Дику Ричардсону, с его помутневшим сознанием, чудилось, что он стоит в пусковой шахте ресторана «Трайдент». В нем они отмечали свою свадьбу. И когда взбодрились сухим вином, когда сильно развеселились, Кэти вдруг захотелось пошвырять бомбами. И они вышли в игральный зал, и она стала нажимать одну кнопку за другой. И старая атомная подводная лодка, давно переоборудованная в ресторан, примостившийся на дне океана, где‑то на глубине в 100–200 м, вздрагивала всем корпусом, имитируя запуск с нее очередной баллистической ракеты. И все 24 ракеты с 192 ядерными боеголовками, способными поразить цель на расстоянии более 7000 км, ушли на выполнение запрограммированного задания. И на огромном экране взрывались атомные бомбы, подымался к небу ядерный пылевой радиоактивный гриб, и рушились небоскребы, дома, упала уже и Эйфелева металлическая башня, оплавившись как воск, и превратился в кирпичи Нотр Дам, и был уничтожен Лондон, свалилась статуя Свободы в Нью‑Йорке, вокруг нее груды камней валялись, а в небе все еще стоял ядерный гриб, не стало Рима и Москвы, Токио и Сингапура и еще десятка самых крупных городов мира.

Игрушка эта была дорогая: запуск каждой баллистической ракеты обходился в 500 долларов, но, нажав на последнюю, на двадцать четвертую кнопку, Кэти требовала еще и еще ракет. И тогда они пустились бегать по отсекам, дурачиться, и он заскочил в какую‑то трубу, прокричал из нее, чтобы Кэти нажала на кнопку, что он теперь сам будет ракетой. И та нажала на красную кнопку. И его выстрелило вместе с мусором в воду. Оказалось, что Дик влез в установку для выброса отходов, напоминающую поставленный «на попа» торпедный аппарат. И попав в холодную воду, он быстро протрезвел, и устремился вверх, к свету, к поверхности океана. А чтобы не подхватить кесонную болезнь, все время пока подымался пулей, избавляясь от лишнего воздуха, орал в воду: «Кэ‑э‑э‑ти! Кэ‑э‑э‑ти!» И он улыбнулся, припомнив, что эта их забава обошлась родителям Кэти в весьма кругленькую сумму.

И погрузившись во всплывшие откуда‑то воспоминания, он сел на дне ямы, превышающей его рост раза в два, и так просидел всю ночь, то бормоча что‑то, то хихикая, вскрикивая, то принимаясь звать кого‑то на помощь.

Под утро он начал вырывать углубления в стенках ямы. Кровь сочилась из‑под ногтей, но он все долбал их и долбал. Он лез наверх, срывался вниз, падал на дно ямы, опять принимался долбить лунки. И теперь он уже жалел, что не остался там, в песках, там хоть нет этих ям, вырытых неведомо кем и когда, скорее всего индейцами еще сотни лет назад. Отвернувшись от телерса, он помочился в угол, отряхнул штаны и опять покарабкался наверх, ставя пальцы ног в лунки.

Сколько раз он срывался, трудно сосчитать, у него уже болело все тело, болели все кости, голова была черная от земли, глаза засыпаны песком, пылью, красные как у кролика.

И лишь к концу этого дня, под вечер, ему удалось все‑таки выбраться из западни. Он дополз на четвереньках до ближайшего дерева. Кое‑как забрался к нависшим над землей в метре веткам и там устроился на ночь. Уснул быстро, но ночью проснулся от какого‑то шороха. С дерева сползала какая‑то змея. Она миновала его, но он потом уже никак не мог уснуть снова. Мысли были тревожные, хаотические, перескакивали с одного предмета на другой. Но все они все же сводились к одному, к выходу из‑под силового колпака. Он уже, наверно, прошел где‑то километров 400, и если ему опять ничто не помешает, если его ничто не будет задерживать, а задерживать они не имеют никакого права, он будет жаловаться в ООН, то дней через 10 он должен выйти к южным границам силового колпака и где‑то там, пусть только его не будет, он опять же будет жаловаться в ООН, должен находиться этот мигрирующий выход. А что ему удастся его отыскать, он в этом не сомневался, ведь он все же магистр наук и у него есть между ног такая штучка, что он может ею размыть стенки силового колпака как ту, землю в яме. Что ему нужно пока сделать, так это, не мешкая, пройти эти последние 100–200 км. И не задерживаться везде по пустякам, на сидеть подолгу в каких‑то там ямах.

Его донимала малярия, но температура немного спала. Ему хотелось все время пить и есть. И еще — спать.

И он снова погрузился в дремоту, окунулся в полузабытье, в прострацию, гася заискрившуюся слабо здравую мысль, что уже редко стали попадаться по пути на деревьях зарубки‑царапины, что это должно говорить о том, что сюда уже мало кто добирался из скитальцев, и что это должно настораживать, предупреждать об опасности, подстерегающей его на каждом шагу.

* * *

На тридцать первый день его пребывания под силовым колпаком бабка Дика, миссис Сабрина Ричардсон, позвонила в церковь святого Патрика и попросила поставить там свечку святому, заступнику слабых и обездоленных, помолиться за ее внука.

К ней приехали и миссис Клементс с миссис Боумэн. Они утешали миссис Сабрину, молились вместе с нею, поили ее какими‑то лекарствами и просили так сильно не переживать и не плакать. А вот Эрик, так тот и не думал плакать. Он смотрел на папочку и заливался заразительным детским смехом. И на него косились две чопорные миссис, подумывая про себя, что это у него проявляется что‑то наследственное, от мамочки‑террористки.