Так что ему предстояло все начать сначала.

Он не знал, хватит ли у него сил.

И потом были воспоминания, которые приходили из воздуха. Не слишком приятные, честно говоря. В них не было криков, не было насилия… Но иногда они были более мучительны, чем остальные.

Леони расшифровывала их с необъяснимой жадностью детектива, обнаружившего весьма вероятную версию.

Стрелка метронома разрезала воздух, сновала вправо‑влево, влево‑вправо. Она молила Небо, чтобы никто не вошел в этот момент в комнату. Ее пальцы впивались в деревянную коробочку, в которой билась стрелка. Она не выпустит ее из рук ни за что на свете.

Она интуитивно чувствовала, что решается ее судьба, что какая-то часть ее жизни сейчас поставлена на кон.

Ева де Буррашар сидит в своей комнате на первом этаже замка. Ее дети уселись в уголке возле туалетного столика, застыли и молча смотрят на нее. Леони тогда было около семи лет, Андре – около двенадцати. У Евы красно-синяя заколка в белокурых волосах, на ней белые сандалии. На кровати стоит открытая сумка. Мама кидает вещи кое-как, сумбурно, ее отъезд напоминает бегство, словно она боится, что ее будут преследовать. Она суетится, торопится. А потом бессильно падает на кровать, сжимая голову. Потом встает и вновь с безумной энергией принимается за дело.

Сюзон пытается навести порядок. Она складывает платье, пиджак от костюма, юбку, нижнее белье, которое Андре иногда воровато сует в карман. Леони замечает это и тут же ловит его угрожающий взгляд, означающий «молчи».

– Вы опять уезжаете, мадам? – спрашивает Сюзон, разглаживая воротник белой рубашки. – А когда вернетесь?

– Не знаю, Сюзон, не спрашивай меня ни о чем. У меня нет сил отвечать на твои вопросы. Ты не видела мою щетку для волос, ту, что с перламутром на спинке?

– Она вроде как лежала на вашем туалетном столике?

– Нет ее тут больше. Боже мой, я все теряю, я ни на что не гожусь, никчемная! Сюзон, найди мне ее, я так ее люблю!

Сюзон оставляет на время сумку, идет в ванную, возвращается, держа в руке щетку.

– Вы забыли ее на раковине.

– Ты видишь, какая я никчемная, – повторяет она, хватая щетку. – А мое ожерелье из белого жемчуга, ты его не видала?

– Оно в шкатулке с драгоценностями, мадам.

– Ты уверена?

– Да, мадам.

Андре и Леони наблюдают за матерью: она крутится, вертится и наконец застывает неподвижно, прижав руки к вискам. Потом она поднимает голову и вдруг замечает их.

– А вы что тут делаете, дети? Не сидите здесь. Идите поиграйте в другом месте…

Андре делает шаг вперед, засовывает руки в карманы шорт. На дворе лето. На нем рубашка с короткими рукавами и сандалии. Леони прячется за ним. Она ждет, что он заговорит. Что он скажет те три слова, которые смогут ее удержать. Она уже готова шепнуть ему их на ухо, если он сам не догадается.

– Не уезжай, мама. Не уезжай.

– Ты такая лапочка, мой сынок. Пора уже перестать тебе одеваться как маленький мальчик. Это тебе уже не по возрасту. Ты выглядишь смешным.

– Не уезжай.

Сюзон слушает Андре, сложив руки на обширной груди. Она не шевелится. Не дышит. Понимает, что нельзя прерывать мольбу этого мальчика.

– Сюзон, – говорит Ева де Буррашар, – ты позаботишься о том, чтобы купить ему одежду по возрасту. Ему двенадцать лет, он уже может носить длинные брюки.

– Наплевать мне на брюки, я хочу, чтобы ты осталась с нами, – говорит Андре, топая ногой.

– Он такой милый, когда сердится, – смеясь, восклицает мать. – Он хочет внушить страх, как и все беспомощные мужчины.

– Прислушайтесь к нему, мадам, – просит Сюзон, – эти дети нуждаются в вас.

– Никто во мне не нуждается, Сюзон. Буду ли я здесь или не буду, никакой разницы. Они забудут меня. Как там мой муж сказал накануне?

Она призадумалась, чтобы вспомнить слова Жюля де Буррашара. Приложила палец к губам, чтобы все помалкивали и не мешали, сморщила нос, сморщила брови и вдруг вскрикнула:

– Рассеивание! Рассе-Ева-ние! Я рассеиваюсь. Знаешь, Сюзон, он в чем-то прав.

– Но ваши дети, мадам, они еще так малы…

– Они прекрасно проживут и без меня. Посмотри на них. Даже из них мне не удалось сделать что-то удачное! Андре едва напоминает мальчика, а Леони – непонятно какая девочка. Бедные мои малыши, вы поймете меня позже, все, чего я касаюсь, гниет на корню.

– Ох, мадам! – в ужасе воскликнула Сюзон. – Не говорите так!

– Но это правда. И зачем они здесь, кстати сказать? Нечего им делать в моей комнате. Идите поиграйте куда-нибудь в другое место… Давайте, идите уже…

Она сделала им жест рукой, означающий, что пора отваливать, обернулась к Сюзон, посмотрела на сумку.

– А мой дневной крем?

– Он в вашей косметичке, мадам.

– Туалетная вода?

– Там же.

– Спасибо, Сюзон. Что бы я без тебя делала?

И потом Леони слышит, как хлопает дверь.

Это Андре вышел из комнаты. Словно раздался удар грома, отдаваясь эхом в коридорах замка. Задрожали стены, картины едва не выпали из рамок.

Леони стоит, как нищенка, вымаливая хоть капельку нежности, она наклоняет голову, ожидая, чтобы материнская рука хотя бы погладит ее, хотя бы коснется.

Дверь вновь открывается, на пороге появляется отец. Он одет в домашнюю бархатную куртку гранатового цвета, украшенную золотыми пуговицами. На шее у него повязан шелковый платок, под мышкой он держит сложенную газету.

– Что там у вас такое случилось? Это кто так хлопнул дверью?

– Это сквозняк, – объясняет Сюзон.

Отец замечает на кровати сумку.

– Ах! Вы опять уезжаете, дорогая. Очевидно, это приобрело характер мании. У‑мо-по-мра-чи-тель-но! Не можете усидеть на месте. Леони, а ты что здесь делаешь? Иди играй в свою комнату. Эти дети, Сюзон, очевидно, плохо воспитаны. Вы предупредите меня, когда будет готов ужин, я буду в библиотеке.

Леони слышит удаляющиеся по коридору шаги отца. Потом она смотрит на мать: та застегивает чемодан, хватает сумочку, перчатки и просит Сюзон предупредить Жоржа, что он должен отвезти ее на вокзал, поезд уходит в восемнадцать пятьдесят восемь с вокзала в Сансе. Лицо матери лишено всякого выражения.

Стелла припарковала грузовик у ворот «Железки». Ей не хотелось разворачиваться, лучше как можно скорей поехать за товаром. Она приказала собакам оставаться в кузове. Стелла опаздывала. Том вновь заснул после того, как она его разбудила, и поэтому даже не успел позавтракать: она сразу повезла его в школу. Она наклонилась, чтобы поднять каску и рабочие перчатки, и тут заметила Тюрке и Жерома, которые оживленно беседовали, стоя по разные стороны окошечка больших весов. Тюрке облокотился на бетонный бортик под стеклом, а Жером наклонился к его уху, словно нашептывал туда какие-то откровения.