— Альфред — солнце мое!.; Чистое и непорочное создание, незамутненное примитивным дамским фальшаком! Все эти охи и вздохи — не более чем маленький театрик одной молоденькой актриски для одного, старенького зрителя, считающего себя «участником процесса»!.. Своими взвизгами не вовремя и вскриками невпопад она безумно хочет выдать мне поддельный сертификат Настоящего секс-гиганта, чтобы мне причудилось, что она — лучшая из всех женщин, которые у меня когда-либо были… Иногда за этим стоит исконное женское тщеславие, чаще — достаточно прозрачная расчетливость.

— А это невероятное количество твоих постельных партнерш?! Кстати, мне они все кажутся одинаковыми. Может быть, потому, что утром я их всех вижу в твоем махровом халате. Разница только в размере: одной твой халат впору, другой — велик, третьей — короток.

— Надо бы купить несколько халатов разных размеров, — рассмеялся Мика. — Вот получим из «Молодой гвардии» гонорар за иллюстрации к Бабелю и пойдем с тобой на закупы… А то, что баб много, Альфред, так это все из того же возрастного ряда. Это вовсе не показатель молодой мощи, случайно задержавшейся в достаточно пожилом теле. Хотя видит Бог, и ты тому свидетель, что я стараюсь держать себя в форме! А на самом деле это тоже в какой-то мере судорожное цепляние за уходящее «мужчинство». Прости, что я повторяюсь, но мне безумно нравится это слово!.. Все не хочется смиряться, сдавать позиции… Ах, Альфред, Альфред… Какие раньше были длинные дни! Какие нескончаемые недели… А теперь все спрессовано… Месяц — всего лишь одна двенадцатая часть молниеносно пролетающего года — короткого до панического ужаса!..

— Ты пугаешь меня, Мика, — робко произнес Альфред из-под лампы. — Это мысли о смерти.

— Да нет… Скорее, о безвозвратности. Прости меня. Ты хотел узнать, почему меня вышибли из «Мухи»?

— Если не хочешь, можешь не рассказывать…

— Отчего же? Все было предельно просто. Настолько, что уже граничило с клиническим идиотизмом. Моим идиотизмом.

* * *

Уже на третьем курсе Мика был лучшим… Абитуриенты и первокурсники бегали «на Полякова», как психопатствующие балетоманы «на Уланову». В институте не было барышни, которая отказала бы Мике.

Из Варшавской академии искусств в Ленинград прибыли четыре польских профессора — отбирать лучшие работы для Всеевропейской выставки графики, живописи и скульптуры студентов высших художественных учебных заведений стран социалистического лагеря.

Один польский профессор был похож на пожилого тощего ханыгу — в невиданных тогда джинсах и какой-то лоснящейся от старости замшевой куртке. А три остальных профессора Варшавской академии очень смахивали на выпендрежных и довольно нищеватых советских стиляг, жестоко преследуемых комитетами комсомола — за серьгу в ухе, за платочек, повязанный на шее с узелком сбоку, за брюки, ширинка которых не имела стыдливо-потайного клапана, а застегивалась на открытые всему миру пуговицы.

Короче, польская профессура выглядела так, что ими не заинтересовались даже фарцовщики с Невского.

Несмотря на столь непрезентабельный вид высокой польской делегации, имя каждого из четверых было хорошо известно в художнических кругах, и за их плечами была не одна персональная выставка в Париже, Лондоне, Праге, Загребе…

Все четверо сразу же положили глаз на Микины работы. Открыв для себя Мику в среде тоскливого студенческого «соцреализма», они пригласили его к себе в «Европейскую» гостиницу, вытащили из своих чемоданов пугающее количество бутылок знаменитого «Яржембъяка» — рябиновой водки — и пятидесятиградусной «Выборовой», заказали из ресторана ужин в номер одного из польских профессоров и закатили гомерическую пьянку!

А под утро грустно пели «Червоны маки на Монте-Касина», и старый профессор в невиданных джинсах, мягко проглатывая букву «л», по-русски рассказывал Мике, как в начале сорок пятого он в составе Первой армии Войска Польского, уже дважды раненный, брал Колобжег…

Через несколько дней поляки уехали, четко определив список приглашаемых в Варшаву для участия в выставке. Мику Полякова назвали «первым номером».

Кадровики Академии художеств, Института Репина и «Мухи» стали готовить выездные документы. В те времена выезды за границы Советского Союза были редки и нежелательны, а посему все документы «выезжающего» проверялись с чрезвычайной строгостью.

На чем Мика и попался! Особо бдительный отдел кадров «Мухи» на всякий случай еще раз заглянул в личное дело студента третьего курса Полякова Михаила Сергеевича. Мало ли что?… Не в Сестрорецк человек едет, а ЗА РУБЕЖ! Понимать надо.

И обнаружили, что в аттестате, свидетельствующем об окончании Поляковым М. С. средней школы в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, некоторая неувязочка! Аттестат скреплен «наркомпросовской» печатью города Тернополя Украинской ССР, который именно в это время уже третий год был оккупирован немцами и ни одна школа в Тернополе не работала.

Мику срочно вызвали в деканат.

По случаю чрезвычайного происшествия начальник отдела кадров пригласил из Большого Дома человека, надзирающего по линии «безопасности» за художественными учебными заведениями, Микиного мастера, перепуганного до обморочного состояния, секретарей парткома и комитета комсомола и кого-то из факультетского начальства.

Все было готово для торжественного судилища и разоблачения «втеревшегося в наши здоровые творческие ряды…» и так далее.

Но праздник не состоялся. Как только Мика увидел на столе у декана свое личное дело и в сторонке — свой липовый аттестат, он все понял.

— Поляков, где и когда вы заканчивали среднюю школу? — спросил начальник отдела кадров института.

— Нигде и никогда, — коротко ответил Мика.

— То есть как это?! — искренне удивился декан.

— Очень просто, — улыбнулся ему Мика. — У меня на это не было времени.

— Я ничего не понимаю… — простонал вечно перепуганный Микин мастер. — Миша! Но вы хоть учились в десятом классе?!

— Нет. Нет, дорогой Федор Осипович, — ответил Мика. — Мало того, я не учился ни в девятом, ни даже в восьмом. Зато в двадцать один год я уже был командиром звена пикирующих бомбардировщиков, а в двадцать три — заместителем командира эскадрильи. Ясно?

— Откуда же у вас этот аттестат? — спросил Мику человек из «безопасности».

— Обводный канал, барахолка, пятьсот рублей. Есть еще вопросы?

— Еще вопросы вам, Поляков, наверное, зададут в другом месте, — улыбнулся начальник отдела кадров и посмотрел на декана: — Будем отчислять?

— Естественно! — подхватил секретарь парткома и обратился к человеку из «безопасности»: — И разумеется, никакой Польши!

Толстая некрасивая девушка — секретарь комитета комсомола — испуганно прикрыла ладошкой рот.

Человек из «безопасности» отвел глаза в сторону — дескать, ваш студент, ваша накладка, ваши проблемы…

— Подождите, подождите… — растерянно пробормотал декан.