Килиан старался как можно полнее, со всеми оттенками восстановить эти сцены, чтобы уловить в конце концов, что же заставило его специально заинтересоваться Купшей, каким-то чернорабочим, каких на заводе были сотни. Но как ни напрягал Килиан свою память, он так ничего и не смог припомнить. Почему он тогда вмешался? И в первую очередь почему он распорядился не принимать Купшу снова на работу? Купша, как и он, был родом из Трансильвании, так же, как и он, пятнадцать лет тому назад, Купша, нищий, униженный, доведенный до скотского состояния, перевалил через горы в поисках работы и нашел ее здесь, на заводе, и если бы он даже захотел, то не смог бы… Да, да, не нужно все время возвращаться к тому получасу, когда он встретился с Купшей, когда, по сути дела, ничего не произошло. Необходимо проследить все этапы развития собственной мысли начиная с того момента, когда он увидел чуть прихрамывающего чернорабочего, пришедшего на медпункт. Именно там и нужно искать тот поворот, тот необычайный импульс, то откровение… «Да, да! Откровение, откровение, откровение!» — Килиан машинально стал повторять про себя это слово, пока оно не потеряло всякий смысл.

Килиан сидел в кабинете главного инженера завода, который проводил производственное совещание с начальниками цехов, и старался слушать то, о чем там говорилось. Однако он все время отвлекался, напряженно размышляя о Купше, стремясь проанализировать факты, вывернуть их наизнанку, перемешать и снова выстроить в каком-то связном порядке, чтобы вдруг из всей этой фантасмагории извлечь истину, неожиданное заключение, свежее, простое и логическое.

Короче говоря, Килиан, размышляя, испытывал особое ощущение, в котором было не только громадное напряжение, но и предчувствие необычайной радости.

Во время совещания, когда все собравшиеся рассматривали модель дизельного локомотива для лесных разработок, он вдруг вспомнил, что же именно заставило его так заинтересоваться Купшей. Когда Килиан, стоя в стороне, наблюдал за чернорабочими, окружившими нарядчика, который, глядя в свою книжку, распределял наряды на день, он невольно сопоставил эту сцену с другой, виденной им когда-то в детстве: стояла дождливая осень, на опушке леса вокруг лесничего собралась группа крестьян, лесничий держал в руке какие-то листы. Купша и другие чернорабочие и были теми крестьянами, толпившимися вокруг человека, который представлялся им хозяином всех лесов, но на этот раз подобная сцена происходила во дворе социалистического предприятия. Их нужно было заставить вжиться в новую действительность, заставить понять ее, а это было невероятно трудно. Но Килиан взял на себя эту задачу, будто она была неотъемлемой частью его профессии. Так он думал, а значит, и действовал вполне сознательно.

В одной из двух бригад Скарлата работал маленький сварщик со светлыми глазами, почти лысый, на которого Купша не обращал внимания, считая его болтуном. Сварщика этого, по фамилии Карамиху, все любили за простоту и доверчивость. Хотя ему уже стукнуло сорок и на руках у него было четверо детей, из которых трое были девочки, Карамиху вел себя так, словно ему не исполнилось и двадцати и жилось беззаботно, как птичке на ветке. Его маленькое лицо с бесцветными глазами и вечной по-детски наивной улыбкой (из-за этой постоянной улыбки на левой щеке у него образовалась морщинка, которой не было на правой щеке) глядело так беспомощно и открыто, что у всех, с кем бы он ни встречался, Карамиху вызывал расположение. Это был человек необыкновенной доброты и честности. Карамиху никто и никогда не видел мрачным или даже грустным. Даже тогда, когда он с серьезным видом торопливо пробегал по цеху в поисках инженера или мастера или брал слово на собрании, все окружающие смотрели на него и слушали с какой-то покровительственной снисходительностью. Члены бригады проявляли о нем заботу: сдавали в починку его вечно стоптанную обувь, если кто-нибудь стоял в очереди за мясом, то брал и на долю Карамиху. Иногда Скарлат вытаскивал из его карманов деньги, которые Карамиху комкал и совал туда как попало, расправлял их, складывал аккуратной стопкой и, вложив в бумажник, вручал хозяину. Карамиху торопливым движением засовывал бумажник в карман и виновато улыбался, словно хотел сказать: «Уж если это вам нужно…»

Даже его жена, тщедушная смуглая женщина, заботилась о нем, как о ребенке, повязывала ему зимой шарф, когда он выходил из дому, никогда не бранила его, если он терял или давал деньги в долг, напоминала, что нужно стричь ногти, всю зиму застегивала на нем пальто, потому что он одевался так торопливо и невнимательно, что пиджак сидел на нем как-то косо, словно улыбаясь вместе со всеми над своим хозяином, а пальто, которое Карамиху только накидывал на себя, топорщилось на его узких плечах и выглядело смешно, как средневековый панцирь.

Сначала Купшу удивляла эта беспомощность вполне взрослого человека, потом же, когда он понял характер Карамиху, а также и то, что все остальные к нему снисходительны, Купша начал его презирать. После того как он увидел Карамиху разговаривающим с Викторицей, сварщицей из одной с ним бригады, Купша окончательно утвердился в своем мнении. Именно к Викторице была прикреплена бывшая уборщица, та худая и мрачная женщина, которая первая из всех учеников начала самостоятельно сваривать рамы. Викторица любила в рабочие часы погулять по заводу, и это вызывало недовольство всей бригады, которая работала дружно и поровну делила заработанные деньги. Викторица была незамужней, и слухи о ее аморальном поведении также заставляли многих членов бригады держаться с ней весьма холодно и на почтительном расстоянии. Только один Карамиху подходил к ней и разговаривал так, как разговаривал и со всеми остальными. И только то, что Карамиху вел себя по отношению к ней вполне естественно, как и по отношению к остальным членам бригады, заставляло рабочих во главе со Скарлатом как-то считаться с ней и терпеть ее в своей бригаде.

Викторица, хотя и была легкомысленной и рассеянной, быстро поняла, какую службу служит ей Карамиху, и стала к нему особенно внимательной.

Но Купша, который сразу же раскусил Викторицу, уловил ту атмосферу неприязни, которой она была окружена в бригаде, и, вообразив, что все так же пренебрежительно смотрят и на Карамиху, не ставил его ни в грош.

Как-то в перерыв Карамиху подошел к Купше и попытался завязать разговор. Купша чувствовал себя усталым: он только что вместе с Фане Попеску, к которому был прикреплен на эту неделю, принес для всей бригады молоко.

Карамиху с бутылкой в руках, из которой он прихлебывал молоко, подошел к Купше, сидевшему на кирпичах около трансформатора и, глядя в пол, ожидавшему конца перерыва.

— Эй, Купша! —