главным инженером, дерись с мастером, схвати трубу и стукни по башке тех, кто работает рядом с тобой, делай что хочешь, но добивайся, чтобы тебя перевели на другое место. Ты должен приобрести и другую специальность. Если ты десять лет подряд будешь сваривать рамы пятимиллиметровым электродом, то, когда тебе неожиданно подвернется что-нибудь более хитрое и более тонкое, — говорил Карамиху, — тогда ты обнаружишь, что все перезабыл или так-таки ничего никогда и не знал, и будешь возить аппаратом, словно тряпкой. На большом заводе нельзя засиживаться на одном месте, нужно знать любую специальность, иначе тебе смерть. Забудь про деньги, оставь друзей-приятелей, но приобрети другую специальность. Даже брось работу, если не можешь иначе. Я люблю сварку, особенно когда не нужно забираться на такие вот громадные, вроде этих, рамы, но я могу работать и фрезеровщиком, и слесарем, и сборщиком. Если ко мне еще будут приставать с этими рамами, брошу к черту, уйду в другой цех, как все делают.

В десять часов во время перерыва они вместе позавтракали и покурили со слесарями, испытывавшими двери. Сварщик попросил Купшу рассказать ему о семье, а потом, чтобы доставить ему удовольствие, запел трансильванскую песенку, которую выучил в Сибиу, где служил в армии. Как и в прошлый раз, Купша эту песенку не узнал и удивлялся только необычайно тонкому голосу и полному отсутствию слуха у Карамиху. А тот, покраснев от напряжения, продолжал петь, торжествующе поглядывая на Купшу своими маленькими блестящими глазками. Когда сварщик закончил песенку, Купша ничего не сказал, поднялся и отошел в сторону, а слесари громко захлопали дяде Тику, так что тот совершенно смутился от удовольствия. Купша же, повернувшись к ним спиной, презрительно ухмыльнулся, думая о слесарях, которые ничего не смыслили в песнях.

Вдруг один из них, Рафаил, высокий здоровый парень с добродушным лицом, начал насвистывать на пальцах олтянские песни и сырбы с таким мастерством, словно он зажал в кулаке крохотный инструмент. Пораженный, Купша уставился на него и смотрел до тех пор, пока концерт не был окончен. Купша встал и хотел сказать Рафаилу, как он здорово свистит, но, к своему удивлению, заметил, что никто не придает этому значения, словно Рафаил не сделал ничего особенного, а Карамиху, который не мог достать ему до плеча, с заговорщическим и понимающим видом похлопал его по руке, как это делают с застенчивым ребенком, когда хотят подбодрить его. И, как это ни странно, Рафаил, показавший себя настоящим артистом, который мог бы выступать где угодно, в переполненных концертных залах, вдруг что-то забормотал и покраснел от этого жеста Карамиху — человека, которого никто всерьез не принимал и который сам выглядел смешным, особенно когда начинал петь в нос своим скрипучим голосом, словно поп, читающий молитвы в маленькой церквушке в затерянном горном селе перед погруженным в свои думы стариком и тремя старыми девами.

В этот день они работали до пяти часов, чтобы расправиться со штабелями дверей, которые нужно было заварить до следующего дня. После работы Карамиху пригласил Купшу пойти вместе с ним. Он не сказал куда, и Купша решил, что сварщик хочет его угостить где-нибудь в пивной, находящейся неподалеку от завода, и согласился. Карамиху пригласил также еще одного, высокого и робкого на вид рабочего и повел их к себе домой.

Когда Купша узнал, что они идут домой к Карамиху, чтобы познакомиться с его семьей, его презрительное отношение к сварщику только усилилось.

Купша ожидал, что все семейство этого маленького, смешного и беспокойного человечка окажется похожим на него. Каково же было его удивление, когда он увидел, что Карамиху живет в большой, хорошо обставленной квартире. Но больше всего его поразило, что жена Карамиху и четверо его детей, особенно три старшие дочери, уже взрослые, очень строгие и красивые девушки, не только выглядели людьми, полными сознания собственного достоинства, и этим совершенно не были похожи на Карамиху, но и оказывали ему всеобщее и вполне искреннее уважение. Однако это не поколебало Купшу в его уже сложившемся мнении о сварщике, а только заставило замкнуться в себе, поскольку он считал, что никогда не ошибается.

Жена Карамиху, Наталица, была маленькой хрупкой женщиной с такими огромными глазами, что казалось, будто их не прикроют никакие веки. Несмотря на тонкую фигурку, она была преисполнена такого достоинства, что на Купшу это произвело неизгладимое впечатление. Купшу поразило очарование Наталицы, и он решил про себя, хотя и не мог определить почему, что такой красивой женщины ему еще не доводилось видеть. Все три дочери Карамиху тоже были красивыми девушками и вели себя так строго и чинно, что Купша ощутил какую-то робость. Он чувствовал себя перед ними скованным по рукам и ногам, словно перед дочерьми какого-нибудь графа.

Младшей дочери Карамиху недавно исполнилось четырнадцать лет, но у него был еще и маленький сын, годовалый Аурел. Эта разница в возрасте между дочерьми (самая старшая уже собиралась выходить замуж) и младшим сыном, который только еще учился ходить и ковылял от одного стула к другому, также поразила Купшу. Ему стало смешно при мысли, что человек, которому уже давно перевалило за сорок, может иметь такого маленького ребенка, и этот незначительный факт непонятно почему еще раз подкрепил мнение Купши, которое он составил о Карамиху.

Высокий, застенчивый рабочий по фамилии Паладе, который пришел вместе с ними, был мастером из механического цеха и, судя по всему, старым другом дома, потому что даже маленький Аурел, которого мать спросила, кто же это к ним пришел, поднял голову, скользя глазами по бесконечно длинной фигуре мастера, и, вцепившись в руку матери, чтобы не упасть, произнес: «Дя… Ги…» (Имя Паладе было Георге, но в доме все звали его дядя Гицэ.)

Карамиху куда-то вышел и вернулся с вином. Ровно в шесть все уселись за стол. Только старшая дочь, Лиана, отправилась на свидание с женихом, с которым она должна была идти в оперу. Ее блестящее платье из тафты окончательно сразило Купшу.

— Ну вот, теперь и за обед, прошу всех за стол! — произнес, почти прокричал Карамиху своим тоненьким голоском, когда Лиана ушла. — Каждый ест, сколько хочет. У нас никогда и никого не насилуют. Бери сразу все, что надо, — добавил он и засмеялся, первым усаживаясь за стол.

Наталица покраснела и с преувеличенной любезностью пригласила Купшу занять место. Купша, усевшись, не сводил глаз с жены Карамиху, поразившей его своим обаянием. Паладе сел рядом с девушками и взял на колени Аурела-младшего, как называл его отец, но тот так испугался