Карен вспоминает дешевые бумажные обои, узкую односпальную кровать и содрогается.

– А оно того стоит? В съемном-то жилье?

– Я не говорю, что буду менять все. Для начала можно было бы купить новую кровать. – В голосе матери слышно раздражение.

– Конечно, мам. С удовольствием помогу тебе навести красоту. Давай купим какие-нибудь ковры, чтобы прикрыть пол, новое постельное белье…

– Да, спасибо, дорогая. Я очень тебе признательна.

Карен чувствует, что мать не слишком заинтересована ее предложением. Несомненно, ей хочется делать в квартире все по-своему. Наверное, хорошо, что она стремится к независимости. И все-таки Карен немного обидно.

– Я пока не хочу спешить, – говорит Ширли. – А потом можно будет подумать над покупкой.

Так. Карен готовится услышать новость.

– В Брайтоне?..

– Вряд ли. Брайтон мне не подходит.

Карен настолько ошеломлена, что хватается за стол, чтобы устоять на ногах.

– Чересчур шумно и много народу. В Португалии я привыкла к простору. А у вас такая теснота, все топчутся друг у друга на головах.

Не говори плохо о месте, где я живу, думает Карен. Ей хочется выразить недовольство, но она прикусывает язык.

– Здесь, в Горинге, мне лучше. К тому же я не желаю быть тебе обузой.

– Ты мне не обуза!

– Пожалуйста, пойми меня правильно. Я любила твоего отца, мы вместе прожили не один десяток счастливых лет. Просто забота о нем в последние несколько лет… В общем, это был кошмар. Его болезнь выжала из меня все соки.

– О, мама. Мне так жаль.

Карен хочется, чтобы мать оказалась рядом, хочется крепко ее обнять.

– Да, так вот, – продолжает Ширли сдавленным голосом. – Наверное, с твоим отцом я сильнее ощущала одиночество, чем сейчас.

– Понимаю.

– После того, как он умер, я могу вспоминать его таким, каким он был в лучшие свои годы.

– Это хорошо. – Карен чувствует, что говорит банальности. Точно так же вели себя люди, когда умер Саймон, вспоминает она.

– Положа руку на сердце, сейчас, когда больше нет той ответственности, мне стало легче, свободнее. Поэтому, наверное, я все-таки пока продолжу снимать жилье. А потом… денег хватит и на покупку собственной квартирки, так что я лишь хотела спросить, ты ничего не имеешь против? В смысле, может, ты хотела бы получить свою часть отцовских денег?

Боже милостивый! Мысль о том, что она надеется забрать себе наследство, так далека от того русла, в котором Карен видела этот разговор, что она не в силах подобрать слова.

– Я вообще не думала о папиных деньгах, – произносит она, когда к ней возвращается способность говорить. – Честно, я даже не знала, что после вас что-то останется…

– Понятно.

О боже, думает Карен, что я несу. Я устала.

– Тебе тоже нужно на что-то жить, вот и все.

– Тогда все в порядке. Я боялась, что ты расстроишься.

Расстроишься?… Чувство тяжести мгновенно исчезает. Анна была права, предупреждая, что жить с мамой будет невыносимо. Может, через несколько лет… только не сейчас, когда я сама едва обрела спокойствие.

– Знаю, мне, возможно, будет одиноко, но у меня уже есть несколько приятельниц, поэтому справлюсь. И вообще, в жизни есть вещи похуже одиночества.

Неужели ты действительно так считаешь? Карен хмурится. Тоска по Саймону в моем сердце такая сильная, что ничего хуже я придумать не могу.

– Надеюсь, мне удастся прожить еще несколько лет самостоятельно, – продолжает Ширли. – Буду прилагать к этому все усилия. Не хочу, чтобы кто-то зависел от меня, а я зависела от кого-то – даже если это будешь ты, дорогая. Я еще в хорошей форме – тьфу-тьфу не сглазить, – и болезнь Джорджа меня научила незамысловатой истине: из своей независимости нужно извлечь максимум пользы, пока мы ее не потеряли.

Чем больше говорит мать, тем легче себя чувствует Карен; она как надутый гелием шар – плывет все выше и выше.

– Понимаю, тебе необходима помощь с детьми, и ты, наверное, хотела, чтобы я переехала к тебе? Надеюсь, ты не обижаешься…

– Нет, нет, что ты, совсем нет!

Ой, думает Карен. Нужно скрыть ликование в голосе.

– Делай так, как считаешь нужным, как лучше для тебя, – рассудительно произносит она. – И конечно же, приезжай к нам и проводи с детьми столько времени, сколько пожелаешь.

– Я их обожаю, ты ведь знаешь.

– Они тебя тоже.

– Прости, что задерживаю, заболтались. Я хотела, чтобы ты меня поняла и не расстраивалась. Ты ведь не расстроилась, дорогая?

Нет, думает Карен. Теперь я смогу заниматься тем, к чему меня все подталкивают: сосредоточиться на собственном выздоровлении.

– Привет, – говорит Эбби, открывая дверь.

Непривычно видеть мужа на крыльце, ведь столько лет он запросто сам входил в дом.

– Привет.

Гленн явно чувствует себя не в своей тарелке, наверное, даже нервничает.

– Ты готова пойти выпить кофе, как договаривались?

– Подожди секунду.

Эбби заглядывает в гостиную проверить, все ли в порядке у Каллума с Евой. К ее удивлению, Гленн идет прямиком в комнату.

– Привет, Каллум. Это папа.

Каллум катает по полу машинку, поэтому Гленн подходит к нему и наклоняется, чтобы убедиться, что сын его видит.

– Скажи: «Привет, папа». – Ева машет Гленну.

– А-а-э-э. – Каллум шлепает рукой по полу.

Это что-то новенькое, думает Эбби. Чтобы Гленн соизволил напрямую обратиться к Каллуму?

– Выглядишь совсем здоровой, – говорит Гленн, шагая рядом с ней по улице.

– Хочешь сказать, жирной? – Эбби улыбается, показывая, что не обиделась.

– Ты никогда не будешь жирной.

– Любая женщина знает: если ей сказали, что она «здоровая», значит, она набрала вес, – говорит Эбби.

И в самом деле, теперь она носит платья на размер больше. Возможно, это побочное действие лекарств, а может, причина в том, что больше нет той усталости. В любом случае, ей это приятно. Последние несколько лет она была тощей и угловатой, а сейчас вновь обретает женскую привлекательность. При этом у меня тысячу лет не было секса, думает она, а мой почти бывший муж спит с другой.

– Куда ты хочешь пойти? – спрашивает Гленн.

Прямо джентльмен, замечает Эбби. Наверное, чувствует вину. Затем она напоминает себе: нельзя думать о нем слишком плохо. Он просто старается проявить любезность.

Так или иначе, день сегодня прекрасный, и она рада прогуляться.