Корни нашей с виду обычной жизни в мнимой области находятся, дубовым реализмом их уже не достать. Правильный, но немножко скучноватый мир Льва Толстого исчез, а, может быть, никогда и не существовал, просто людям было приятно верить в эту иллюзию. Мнимость, небытие стучит костлявым пальцем в окно нашей спальни. Многие погрузились в депрессию, удручены, раздражены. 21-й век, наш век, это вообще век раздражения, потому что что-то пошло не так, произошла глобальная подмена.

Кстати, в моих рассказах есть и любовь. Помните: «Кто сказал, что на свете… Да отрежут лгуну его гнусный язык!»

Есть и любовь, есть и природа, есть и свет, просто надо это увидеть на фоне метафизической тьмы, и тогда маленькие проблески света, которые у меня встречаются… Мне самому они греют душу. Но, если это не происходит у читателя, тут уж я ничего сделать не могу. Каждому свое. Любят люди Стивена Кинга, например, хотя там один кошмар, вампиры и другие кошмарные сущности, тем не менее, любят его, а потом, после чтения, пьют кофе, едят печенье и с удовольствием занимаются любовью с женой и птичек слушают на природе. Что может быть лучше?

Иван Толстой: Нет, мой вопрос, конечно, был немного лукавым, потому что и любовь, и природа, все это, разумеется, есть в ваших книгах, и после их чтения не остается тяжелого ощущения на душе, потому что все это сплетается, испаряется и висит над вашими книгами в качестве такого облачка, в виде иронии, самоиронии, абсолютной условности, которая как результирующая оказывается в воспоминаниях о вашей прозе. Так что все это, безусловно, есть. Я не хочу ваших слушателей слишком уж пугать. Игорь Шестков писатель очень ироничный, и у него, разумеется, свой инструментарий для этого.

Давайте поговорим о тех двух дуплетах, которыми вы отметились в начале этого года. И в Петербурге, и в Киеве, в двух культурных столицах, вышли ваши двухтомники. Расскажите, пожалуйста, что их составило, чем они отличаются, ну и, разумеется, о тех издательствах, которые их выпустили.

Игорь Шестков: Я неожиданно, еще до того, как этот короно-вирус приехал в Китай и Европу, получил предложение издать по две книги — в Киеве для украинских читателей и в Санкт-Петербурге для читателей из России. У меня довольно много материала и я с удовольствием и сразу предоставил в издательства мои рассказы. В результате, в Киеве (в издательстве «Каяла») вышли в феврале 2020 года книги с символическим названиями — «Ужас на заброшенной фабрике» и «Покажи мне дорогу в ад». Я надеюсь, что люди, прочтя такие названия, не мрачнеют, а улыбаются. Чисто технически в этих книгах около ста текстов и около тысячи страниц, оба названия имеют подзаголовок «Страшные рассказы». Это вовсе не означает, что эти тексты написаны в жанре хоррор. Моя проза, я надеюсь, иронична и самоиронична, эротична, полна гротеска и сюрреализма.

Почему же все-таки «страшные рассказы»? Потому что главная, сквозная тема этих рассказов, их главное настроение — все-таки страх. Страх, нервозность, усилившееся в последние годы ощущение тревоги, дурное предчувствие. Не только страх перед одиночеством, болезнями, смертью, перед неотвратимо надвигающимися на нас природными и социальными катаклизмами, войнами, но и страх перед самим собой, перед ближними и далекими, страх перед бытием, страх быть человеком, экзистенциальный страх, вытеснивший потихоньку экзистенциальную тошноту. Страх, превращающий нас в тривиальные существа.

В санкт-петербургском издательстве «Алетейя» в феврале 2020 года вышли две книги — «Фабрика ужаса» и «Покажи мне дорогу в ад». «Фабрика ужаса» — это в точности та же книга, что и «Ужас на заброшенной фабрике». Директор издательства попросил меня назвать ее «Фабрикой ужаса», и я согласился, ему виднее. А книга «Покажи мне дорогу в ад» немножко сокращена по сравнению с книгой в Киеве, потому что я понимаю, что есть некоторые правила игры, которые мне не хотелось нарушать. В России сейчас не все можно печатать, и большую антиутопию «Вторжение» я выкинул из книги. И несколько рассказов.

Иван Толстой: Есть ли у вас опыт обратной реакции читательской, обратной связи?

Получаете ли вы какие-то письма, участвуете ли в каких-то конференциях, в круглых столах, в дискуссиях? Вы упомянули, что ваши читатели не всегда адекватно понимают ваши писательские интенции, и все-таки, что теперь говорит ваш более чем пятнадцатилетний писательский опыт?

Игорь Шестков: Я человек интровертный, для меня самая большая радость это не печатание книг, известность, которой у меня очень мало, не деньги, которых у меня совсем немного, а именно сами тексты. Для меня главной радостью является не бумага, не книга, а именно текст. В этой «машине жизни» я могу жить, я могу что-то себе представлять… и оно осуществляется. Текст как-то особо влияет на мою жизнь, и не только на мою. Эта игра с буковками, с героями, которых я стараюсь не насиловать, а позволяю им действовать и говорить самим, вот эта игра для меня главная.

У меня нет никакого круга почитателей или круга читателей. Я уверен, что очень мало людей, которые сейчас слушают радио, знают мое имя. Ну, что ж, такая судьба, я с этим не борюсь. Дело в том, что эмигрант может печататься только в эмиграции, крайне редко удается напечатать что-то в России. Все-таки за свободу текста надо платить. В России нельзя сейчас писать текст, не думая о политической на него реакции. Где-нибудь ты проговоришься, где-нибудь все-таки скажешь что-то не то о «клике», о «хунте» или о президенте, не дай бог. И все. Это означает, что ты напечатать ничего не можешь. Поэтому я печатался до сих пор только в эмигрантских изданиях, в нескольких нью-йоркских изданиях, мои книги печатал Сергей Юрьенен в Нью-Йорке, и во Франкфурте на Майне у Владимира Батшева, в его журналах «Литературный европеец» и «Мосты». Все эти издания имеют очень небольшой круг читателей. Какие уж тут «конференции» и «круглые столы».

Разумеется, кто-то мне что-то в интернете пишет, иногда меня хвалят, иногда ругают, как всегда, но настоящей литературной или окололитературной жизни я не веду просто потому, что в этом нет никакого для меня смысла, это мне не поможет. И к тому же я человек не общественный, а домашний, и люблю сами тексты больше, чем разговоры о текстах и писательстве. Один раз, впрочем, моя книга, первая книга, напечатанная в издательстве «Алетейя» в 2009 году, «Вакханалия», вошла в длинный список литературной премии «Нос». Значит, кто-то ее прочитал, может быть, один или два редактора этой премии. А потом… в этой премии такое правило, что уже читатель начинает высказывать свое мнение и голосовать. Но поскольку меня никто в России не читал, за меня не проголосовали, и я остался с длинным носом.

Писать предисловия я не умею. Да и смысла в них не вижу, потому что их обычно пропускают. Но отказать редактору настоящего сборника ВБ-у, попросившему меня написать предисловие, я не в силах. Поэтому я решил кратко представить тексты, опубликованные в сборнике, потом записать те немногие соображения, которые у меня возникли после прочтения «Нелюдя», смешать это все в один ком и выдать его за «предисловие».

…

В позднем рассказе знаменитого эмигранта-миллионера Владимира Пименовича Крымова, названном весьма претенциозно «Анатас», речь идет о злоключениях пожилого эмигранта, парижанина, Исайя Ильича Ипорукоположенского, бывшего чиновника при обер-прокуроре святейшего синода, действительного статского советника. Принявшего во Франции фамилию «Труази» для облегчения произношения своего имени европейцами.