— Миром обошлось?

— Почти, Ростислав Григорьевич. Немного совсем начудили. Двух человек им помяли ребята слегка — и все. Иначе те ни в какую. Угодил им Юшин, видать.

Хозяин дома вздохнул и покачал головой.

— Ладно, китайки отправь им на днях два рулона. Замиримся.

— Так нету китайки, Ростислав Григорьевич. Кончилась вся.

— Теперь есть! — Машин со счастливой улыбкой поднял над головой судовые документы с «Байкала» и для вящей убедительности потряс ими в воздухе. — А этого завтра повесим. Сегодня уж недосуг.

После ухода чиновника Невельской не мог не выразить своего недоумения.

— Чему же тут удивляться? — упрекнул его Машин. — У меня четыре отряда неделю по сопкам бегали, чтобы этого вора поймать. А у людей, между прочим, семьи — их кормить надо… И как это вы говорите, что без суда? Я, Геннадий Иванович, на Камчатке и есть суд. И как суд я вам говорю: казенное имущество должно оставаться неприкосновенным. Иначе беда. Иначе тут, вообще, все набок повалится.

— Ну, так уж и набок? Да много ли он там украл? А вы его сразу в петлю. Это же дикость. Или цивилизация до Камчатки еще не добралась?

— Напротив! Совершенно напротив! — разгорячился хозяин. — Если насчет цивилизации, так у нас тут чистая Европа! А вот в тех местах, куда вы направляетесь, — там точно людей едят.

— Как едят? — опешил Невельской, не заметив, что Машин искусно перескочил со своего предмета на предмет, весьма трепетный для собеседника.

— Самым натуральным образом. Когда варят, когда так жуют. Хорошо еще — не живьем.

— Я, разумеется, слышал о каннибалах… Но разве они… Мне казалось, подобные нравы практикуются гораздо южней — на Новой Гвинее.

— Так сахалинские да амурские гиляки, Геннадий Иванович, как раз родом из тех мест! На здешних-то инородцев они совсем непохожи. Так что вы там приглядывайте за командой. Неровен час — утащат кого-нибудь на закуску.

Машин жизнерадостно рассмеялся, однако гость его не был готов разделить с ним веселья.

— Как же вы можете, Ростислав Григорьевич, так спокойно об этом говорить?

— А как мне еще об этом говорить? — подивился хозяин дома. — Покраснев от натуги, что ли? Или как-то особо приседая? Говорю как есть: едят людей там.

— Он шутит, — вмешалась молчавшая дотоле супруга начальника Камчатки. — Не принимайте, пожалуйста, всерьез.

— Конечно, не принимайте, — снова захохотал Машин. — Но ухо при этом держите востро. Они там, говорят, в медведей умеют превращаться. Ушлый народ.

Невельской понял, что странный цирк насчет каннибалов явился маленькой местью хозяина за вмешательство гостя в его дела — за пусть небольшое, но все же сомнение в его авторитете, однако здесь было еще кое-что. Машин, сам, очевидно, того не желая, проговорился в своем раздражении об очень важном моменте. Оказывается, он знал истинную цель прибытия транспорта «Байкал» в эти воды, а значит, имел на сей счет инструкции. Получить же их он мог только с губернаторской почтой из Иркутска, и, следовательно, письма для Невельского тоже прибыли в Петропавловск. Отчего командир порта не вручил их ему немедленно по прибытии, оставалось пока загадкой. Возможно, он хотел, чтобы командир «Байкала» сам спросил о них, признавая таким образом свою зависимость и подчиненное состояние.

Глядя на широко улыбавшегося ему капитана 1 ранга, Невельской вспомнил слова господина Семенова, который предупреждал о чем-то подобном перед выходом транспорта из Кронштадта. Целиком поглощенный предстоящим походом, он тогда не придал этим словам надлежащего значения, а вот сейчас они всплыли в его памяти сами собой.

«Что ни начальник там — то непременно царь и бог. Первые года три еще, как правило, дружит с головой, но потом идеи про всемогущество начинаются и прочая ерунда. Над ним ведь там — никого. Только небо. Вот и приходят фантазии».

Несмотря на жаркое желание узнать наконец дальнейшую свою судьбу, как и судьбу всех офицеров и команды «Байкала», Невельской нашел в себе силы противостоять этому порыву, поскольку не считал достойным подкармливать зверя, возможно, уже поселившегося в душе нынешнего начальника Камчатки. Дабы отвлечься от непрестанных мыслей об инструкции, которая наверняка лежала в кабинете у Машина и на которой, вполне вероятно, стоял императорский вензель, командир прибывшего транспорта уделил все свое внимание хозяйке дома. Особенно развлекло его то, что, говоря с ним, она делала над собой постоянное усилие, чтобы не отвести ненароком взгляд от его лица. Очевидно, она считала, что тем оскорбит его, и потому застывшие глаза ее упирались в оставленные оспой шрамы и рытвины у него на щеках с такой непреклонностью, как будто на Невельского взирала статуя, а не живой человек. До известной степени это забавляло его, однако он все же не мог не подивиться ее поведению. Эту женщину беспокоили физические недостатки на лице собеседника, хотя не далее чем десять минут назад ее муж принял решение казнить одного из своих подчиненных. Странные чувства испытывал Невельской еще и оттого, что ради поддержания дисциплины здесь были готовы отправить на виселицу за пустяшное преступление, и в то же самое время вестовой, получивший прямой приказ, мог по своей воле отложить исполнение этого приказа и отправиться в гавань с толпою зевак. Во всем этом крылся непонятный пока петербургскому офицеру и явно противоречащий сам себе баланс крайней свободы и точно такой же крайней деспотии. Невельскому было совершенно неясно, каким образом эти два взаимно исключающие друг друга общественные явления могли здесь уживаться в столь тесном соседстве, однако они уживались и не беспокоили этим, казалось, никого, кроме столичного гостя.

Решив оставить свое недоумение пока в стороне, он обратился к вопросам, исключавшим двусмысленное толкование.

— На улице по дороге к вам я видел казака с девочкой на руках. Мне показалось, он чем-то болен.

— Скорбутная болезнь, скорее всего. Зиму тут, к сожалению, не всем доводится пережить.

— А местное население тоже цингой болеет? Или только русские?

Хозяйка дома пожала плечами:

— У ительменов это реже бывает.

— Любопытно. У них разве средства какие-то особые имеются?

— Вряд ли. Мне думается, они к местной природе лучше нашего приспособлены. А может, потому что сырую рыбу едят.

Гость удивленно поднял брови:

— Сырую? Так отчего бы и вам не попробовать?

В ответ она даже рассмеялась:

— Нет уж, увольте! Мы здесь, конечно, дичаем, но не в такой степени… Нет, пока не в такой.

Поговорив с нею чинно еще о том, о сем, Невельской стал прощаться. Писем своих, как того терпеливо ожидал от него Машин, он так и не спросил. Хозяин проводил его до прихожей, затем вышел с ним на двор и, подойдя уже к невысокой калитке, в конце концов бросил крепиться. Он понимал, что в любом случае обязан передать всю корреспонденцию своему гостю. То же самое, разумеется, понимал и Невельской.